— Все знают, что ты садо-мазо. Удержаться не мог? Слишком трудно, да? Думаешь, тебе все сойдет с рук?
«Бьюик» ползет среди скопища автомобильных огней; вдруг кто-то, отъехав, освобождает место у тротуара, прямо перед модным рестораном «Down Town». Джези ловко меняет полосу, протискиваясь слева направо: рев клаксонов, ярость водителей, нацелившихся на то же место.
Но через минуту они уже в ресторане. Ароматы итальянской кухни, толчея. Ряды бутылок с вином на полках вдоль стен. Шум, разноцветье, обилие запахов. Итальянский вперемешку с английским. Кухонные звуки — с гомоном в зале.
Здесь собираются модели обоего пола после показов мод; шумно так, что приходится перекрикиваться, впрочем, слова не нужны, скорее могут навредить. Нереально длинноногие женщины, смазливые юнцы, прически, меха на полуобнаженных телах, позвякивание и блеск бижутерии, походки заученные, но идеально отработанные, отчего уже стали естественными. Свободных столиков нет и в помине, но им удается протолкнуться к бару.
Бармен их знает, улыбается, наливает бурбон. За одним из столиков Стивен Райт с компанией. Квадратная челюсть, коренастый, смахивает на бульдога. Сверкает красное вино в бокалах размером с хорошую вазу. Стивен — ведущий популярного телешоу; обмен улыбками. У стены за столиком на двоих — Маша и Клаус Вернер. На здешнем параде красоты и молодости нелегко привлечь к себе внимание, но Маше это удается. Возможно, благодаря раскосым глазам, длинной шее, высоко поднятой голове, пепельным волосам, которые нежно гладит Клаус, а возможно — припухшим губам.
— Так вот, ты ошибаешься, если думаешь, что тебе всё простят…
— Видишь? — спрашивает Джези.
— Стивена?
— Плевал я на Стивена. Ты отлично понимаешь кого. Видишь ее?
— Ну вижу — и что?
— Давай поспорим, что сегодня мы с тобой ее трахнем.
— Боже, что ты несешь? Это еще глупее, чем…
— …чем то, что я пишу?
— Чем то, как ты ездишь. Долбаный свидетель Холокоста.
— Ты ни во что не веришь, ни во что. Поэтому всю жизнь будешь хреновым агентишкой. Ни в Бога, ни в черта, ни в секс… даже в меня не веришь. Ни во что… Аванс, который благодаря твоим стараниям я получил за «Китайский бильярд», уж такой грошовый, а я тебе говорю, ей с ним скучно, я это чую, такой грошовый — хуже я в жизни не получал…
— Психология — самая слабая сторона твоих книг, они отказались дать больше, я пробовал торговаться…
— Вранье. Даже и не пытался.
— С ними не сторгуешься. С Джеффом и Джорданом можно делать все, что угодно, только не торговаться.
— Со всеми можно торговаться. Моисей торговался с Богом. Вряд ли это было легче, чем с Джеффом и Джорданом, но он торговался, ибо знал, что прав, что даже Бог может ошибаться. Бог! — а тут какие-то долбаные Джефф и Джордан. Пара идиотов.
— Послушай, Джези, ты написал плохую книжку, которая не расходится. Но и две-три хороших написал. Успокойся.
Бармен подливает им бурбона — любезно, но с превосходством человека, лишенного иллюзий, недаром он каждый день имеет дело с алкоголем.
— И еще тебя прошу: кончай разбивать прокатные автомобили и рассказывать в интервью про свою первую работу в Нью-Йорке, что якобы ты шоферил у чернокожего шефа наркомафии. Это чушь и дешевка.
— Да, чересчур худая, но у нее блядские раскосые глаза. Его звали Абель, и он заставлял меня ездить с бешеной скоростью, чтобы клиентов, с которыми он проворачивал дела, в пот бросало со страху. Это чистая правда, и я тоже люблю смотреть, как тебя прошибает пот, двухсот тысяч долларов выторговать не сумел.
— А Моисей что выторговал?
— Как — что? Бог начал с пятидесяти… мол, он спасет Содом и Гоморру, если найдутся пятьдесят праведников, но потом спустил до десяти. С пятидесяти до десяти, понимаешь?
— А чем кончилось?
— Это уже не Моисеева вина. Сделаем так: я выйду и из автомата позвоню бармену, попрошу, чтоб позвал его к телефону, а ты тем временем подойдешь к ней, скажешь, что я — президент Си-би-эс[22], а ты — мой шофер. Я жду перед кабаком… нет, лучше, что я — эксцентричный миллионер, а она для меня — то, что Бунин говорил всем женщинам: солнечный удар.
— Уходим. — Харрис покачал головой. — Выпьем, расплатимся и пойдем.
— Бог с пятидесяти спустил до десяти, понимаешь? Нет, для шофера ты слишком плохо одет, я тебе говорил: если куда-то идешь со мной вечером, надевай костюм.
В эту минуту Маша встает и направляется в сторону туалета.
— Погляди, нет, ты только погляди, какие длинные ноги, как она вертит попой.
— Развлекайся без меня, Джези. — Харрис поднимается и идет к двери. — Валяй. Завтра позвоню.
Машин сон или не сон (из дневника Маши)
Мне было семь лет посреди ночи я услышала шум в уборной слезла с железной кровати на которой спала валетом с маленьким братом Гришкой пружины заныли а Гришка покачался но не проснулся я посмотрела в окно а там тьма тьмущая ветки замерзшего хилого тополя скребутся в окно просят впустить жалко их ну а если потом не захотят уходить и отец меня отлупит а шум в туалете все сильнее страшно но я прошла через комнатку где мать с отцом крепко спали на диване будить или не будить не стала будить и вышла в коридорчик загроможденный старыми автопокрышками которые отец собирал на всякий случай вдруг когда-нибудь накопит на машину открываю дверь уборной и вижу… на толчке сидит черный человечек то есть во всем черном и держит на коленях кожаный «дипломат» больше него самого потому что сам он крошечный испуганный и вроде занят я не трусиха во дворе все это знают ну и хватаю железный прут который отломался от балконных перил а человечек аж задрожал открывает чемоданчик набитый рублями и говорит со странным акцентом я тебе все отдам при одном условии что ты мне плохого не сделаешь но я ему нисколечко не поверила это не разговор и рубли наверняка фальшивые размахнулась и человечек провалился в толчок типа его засосало я постояла спустила воду придавила крышку гирей которую отец поднимал для спорта и вернулась в постель но тополь который доходил до пятого этажа продолжал нахально стучать в окно и скрестись как будто не просто хотел погреться а чего-то большего я вышла на балкончик посмотрела на темные дома пустую песочницу стойку для выбивания ковров и тут вдруг тополь отодвинулся тучи разбежались в разные стороны наверху сделалась дыра и из нее выглянуло лицо доброе но немного печальное как на плате Вероники посмотрело на меня улыбнулось и говорит ничего не бойся помни ты мое дитя ага думаю значит теперь у меня два отца один добрый другой злой тучи будто только того и ждали вернулись на место а я в постель
Маша точно знала — как станет ясно из дальнейших ее записок, — что никакой это не сон, хотя мать ей доказывала, что сон, потому что Маша не сумела бы открыть балконную дверь, не дотянулась бы до ручки, но к матери нельзя относиться всерьез, она алкоголичка, вернее, была алкоголичкой, а Гришка добровольно засвидетельствовал, что тоже слышал шум в туалете, потому что не спал и хорошо видел, как черный человек вышел из стены, только он, Гришка, его испугался и спрятался с головой под одеяло.
