— Это зачем? — спросил я. — Они не папины. И не Лотты.
— Это ваши чемоданы, твои и мистера Бартона. А в большом чемодане — мои вещи и Артура. Мы все вместе едем в штат Нью-Мексико. Будем смотреть подземные Карлсбадские пещеры.
— О чем ты говоришь? Кто так сказал? Нас никто не спрашивал. А если мы не хотим? У нас что, нет прав?
— Не слыхала про такие. Пока вы маленькие люди, решает миссис Лотта.
— Я с ней поговорю. Я ее разбужу. Ну, недоспит полчасика — красота не пострадает. Где Барти? Он ни за что не согласится ехать.
— Ты выгляни в окошко — Артур уже машину выкатил. И мальчик уже на газ нажимает ножкой.
Я перешел в столовую и раздвинул шторы. «Бьюик» с поднятым верхом и выключенным мотором стоял на дорожке; Бартон на месте водителя крутил руль. Спустился Артур в коричневом костюме и положил три чемодана в багажник. Я понял, что битва проиграна. Тем не менее я вернулся в переднюю и снизу лестницы крикнул наверх:
— Вы хотите от нас избавиться! Вы нас стыдитесь! Бартон правильно сказал! Хотите дом продать, пока нас нет!
Отклика сверху не было. Мэри с закрытой корзиной и сумочкой вышла за дверь. Я покорно последовал за ней.
— Собаку не могу взять, — сказал Артур, протирая замшей и без того блестевший капот. — В мотели и национальные памятники собак не пускают.
Я увидел, что Сэм стоит на заднем сиденье и высовывает нос из приоткрытого окна, словно в предвкушении встречного ветерка.
— Ладно, отведу его.
Сэмми упирался, пришлось тащить его за ошейник к портику и в дом. Артур тем временем завел мотор. Я закрыл за собой дверь и по кирпичной дорожке пошел к машине.
— Ричард.
Голос Нормана донесся сверху. Я услышал его шаги на балкончике, примыкавшем к комнате, где все участники предстоящей поездки позавчера вечером наблюдали по телевизору разного рода борцовские схватки. Я вышел из-под портика и, щурясь, поднял голову. В нижнем ракурсе возникли голова и торс Нормана.
— Вас ждет изумительная поездка, — сказал он. — Эти пещеры — чудо природы. Ничего подобного ты больше не увидишь.
— Да. Хорошо. Но почему не вы нас везете? Почему Артур и Мэри? Это непонятно.
— Как-нибудь в другой раз. Тут сейчас много дел.
— Кажется, догадываюсь. Чтоб мы не путались под ногами.
— Вы никогда не путались у нас под ногами, родной. Извини, что не сказал тебе. Я рад, что тебе понравилось мое дурацкое представление. Не следовало его устраивать. Нечестно по отношению к вам. Ко всем вам. Но ты знаешь причину: утро перед зеркалом.
— И ты меня извини — за Барти. Мне стыдно. Я слышал, как он раскачивался. Я это от досады сказал.
— Мне очень больно, и Лотте очень больно, когда ты с ним так говоришь. Я должен был тебе это сказать. Только нехорошо, что с балкона. Как будто говорю свысока. Шутка. Рич, я горжусь Бартоном так же, как тобой. Черт, я показывал ваши карточки в бумажнике всему Вашингтону. Даже Тэйвеннеру. Любовь к детям не отмеряешь. Это было бы все равно, что выбирать между вами. С Бартоном все наладится. Ему нужно время. Потерпи. Пожалуйста, будь терпелив. Больше всего на свете я хочу, чтобы ты был ему другом. У него чистая душа. Помни об этом. А теперь иди. И не беспокойся. Мы не продаем дом. За него выплачено. Тебе никогда не придется уезжать с Сан-Ремо-Драйв.
Он послал мне воздушный поцелуй. Потом засунул руки в карманы халата и шагнул назад. Я разглядел на его щеках, на подбородке будто наведенную углем тень двухдневной щетины.
3
По запруженному утреннему шоссе мы добирались до Сан-Бернардино два часа с лишним и еще три часа до Барстоу. Мэри почти сразу уснула, опустив на грудь подбородок с рядами морщин. Мы с Бартоном затеяли обычную игру: высматривали номера других штатов и держали пари, четной или нечетной будет сумма цифр. Самым экзотическим для нас оказался номер Джорджии. Потом брат тоже задремал. А мне не давали спать указатели на шоссе 66, попадавшиеся на перекрестках. По этой дороге ехали на запад Джоуды в «Гроздьях гнева». Оклахомцев теперь не было видно, зато много открытых грузовиков с мексиканцами ехало к фермам Центральной долины.
В Барстоу мы остановились, чтобы пообедать и переждать самую злую жару. Мэри полезла в свою корзину и отказалась выходить из машины. Артур дал мне пять долларов; пока мы с Бартоном ели в закусочной, Артур заправил машину и купил мешок с водой. Когда мы вернулись, мешок лежал на переднем бампере, и с него капало. Была еще труба, вроде большого термоса, которую он прикрепил к окну пассажирского места.
Эта машина будет охлаждать воздух, — объяснил он, стирая с ветрового стекла останки насекомых.
Он разрешил нам с Барти залезть в охладитель, где по горло в ледяной воде стояли бутылки лимонада. Я вытащил клубничную «Нэхи» и апельсиновую «Нэхи», а брат две «Роял краун колы». Так запасшись, мы отправились в пустыню Мохаве.
Вы знаете, как становится видимым от жары воздух над радиатором? Густой иногда, как сироп. Вот так же выглядела дорога — прямая, черная, бесконечная, с пыльными вихрями-чертенятами по обочинам и воздушными — как их назвать? — привидениями над раскаленным асфальтом. Как будто смотришь на небо через неровное стекло. Иногда между взгорками и низинами на дороге мерцали лужицы воды.
— Это просто мираж, — объяснял я Барти, который давно расправился с обеими бутылками.
— Нет! Нет! — упорствовал он, облизывая пересохшие губы. — Быстрее, Артур! Давай быстрее! Это приказ!
Но и эта лужа, и все другие всякий раз отступали и снова возникали впереди, как воды, мучившие Тантала, Зевсова сына.
Мы мчались дальше. Тугой черный верх «бьюика» собирал тепло прямо у нас над головами, и казалось, что мы упакованы между двумя горячими черными противнями. Из трубы капали настоящие капли воды, не мираж, и убегали назад по стеклу рядом со мной. Мне пришло в голову поступить, как Сэмми: высунуть голову под освежающие, как мне думалось, брызги; но стоило чуть-чуть опустить стекло, как жаркий воздух ворвался в кабину, словно огненный выдох дракона, и слизал последние капли влаги с наших тел.
— Что ты там глупостями занимаешься? — сказала Мэри. Высохший пот оставил дорожки на ее пыльной коже.
Артур съехал на обочину и вылез из машины. Он подошел к радиатору и отцепил брезентовый мешок.
— Я первый! Не пей! Дяде Тому запрещается!
Слуга отдал ему мешок. Барти поднял его с трудом, обеими руками, и стал пить, но не как испанец из бурдюка, а прильнув губами к крантику.
— Холодная! Ледяная! — воскликнул он. И стал пить дальше, двигая маленьким кадыком.
Мы ждали. Язык у меня был таким шершавым, что я с трудом выговорил.
— Эй! Хватит! Другим оставь!
С улыбкой он подал мне мешок через спинку сиденья. Я инстинктивно поднес мешок ко рту — и замер. От стыда меня обдало жаром — и он был сильнее пекла в машине.
