— Поезжай.
И вышел из комнаты, равнодушный и спокойный, как всегда.
Именно от этого она и бежала. Больше никогда в ее жизни не будет равнодушия. Никогда.
Тихий шум моторов усыплял, но она была слишком взволнованна. Открыла глаза и посмотрела вниз. Самолет летел над морем.
Зеркальная смотрела на нее из иллюминатора. Лицо немного исказилось, окна в самолете толстые, двойные или тройные, чуть выпуклые. Каштановые волосы — она была в парикмахерской — у Зеркальной тоже были коротко пострижены. Так, как когда-то. Лицо обрамляли вьющиеся локоны. Она не могла поймать взгляда Зеркальной, был только намек на ее глаза.
Она опустила коричневую шторку, теперь Зеркальная не могла за ней следить.
Что она почувствует, когда Марчин обнимет ее? Разбудит ли прикосновение его руки, такое родное, ее уснувшее тело? Сердце забилось быстрее. Анджею никогда бы не пришло в голову назначить ей свидание так, как в фильме «Настоящий роман».
Или как в фильме «Неспящие в Сиэтле». Он не знает женщин, не понимает, что им нужно нечто большее, чем ежемесячная оплата счетов за телефон и квартиру. Может, она должна быть благодарна судьбе за то, что он не пьет и не бьет ее? Этого слишком мало.
А Марчин… Марчин понимал женщин, как никто другой. Он умел красиво говорить и красиво писать. Он искал, постоянно искал в своей жизни смысл. Не ограничивал свой мир четырехкомнатной квартирой. У него была цель.
И этой целью была она. Он боролся. И выиграл.
Зеркальная смотрела на нее внимательно, потому она не стала опускать шторку и тоже смотрела на Зеркальную, искала объяснений. Зеркальная молчала. За Зеркальной было темное небо, под Зеркальной — тучи. Анджей… Она не могла этого понять.
Зеркальная тоже этого не понимала.
— Ты понимаешь? — спросила она тихонько, но Зеркальная продолжала хранить молчание, а пассажир, сидящий рядом, посмотрел на нее с явным неодобрением. — Разрешите, — попросила она, и пассажир убрал ноги из прохода. Места между сиденьями было достаточно, чтобы опустить столик, но пройти было непросто.
Она прошла в хвост самолета. Небольшая кабинка пахла моющим средством — запах лаванды, обычно едва уловимый, был здесь исключительно сильным. Она прислонилась к стене и закрыла глаза. В ушах шумело, и ей было нечем дышать. Она открыла кран и склонилась над маленькой раковиной. Умыла лицо холодной водой и вытерла бумажным полотенцем. Зеркальная тоже подняла голову. Они смотрели друг другу в глаза. Страха не было, и в одних, и в других глубоко запрятанная грусть граничила с удивлением.
Она посмотрела на лицо Зеркальной. Красивое лицо. Ну да, есть морщинки, точнее, предвестники морщинок. Да, проблемы с сосудами. А какое это имеет значение? Зеркальная тоже сделала гримаску, уголок губ приподнялся.
Она вернулась на свое место 15 А. Самолет немного подрагивал — знак, что они летят. Это лучше, чем безупречный полет, когда непонятно, то ли еще летишь, то ли уже начинаешь падать. Турбулентность — добрый знак.
Мы летим.
Зеркальная смотрела на нее из окна, с облаков.
— Мы летим, — прошептала она ей и закрыла глаза. Она не была уверена в себе, но знала, что Зеркальная пристально за ней наблюдает. Конечно, пока у нее закрыты глаза, она не может этого видеть, но если она их неожиданно откроет, то увидит широко раскрытые глаза Зеркальной. Зеркальная никогда не спит. Зеркальная всегда бодрствует.
Сначала Хитроу. Обмен долларов на фунты, она не успела этого сделать в Варшаве. Станция метро, линия «Пиккадилли». Какой же порядок у этих англичан под землей! Не потеряешься. А вот и «Южный Кенсингтон».
Паб «Валентин» с правой стороны. Окна со шторами, сквозь которые почти ничего не видно. Она ждет.
Деревянная стойка, рюмки, бокалы, спиртные напитки. Камин из камня, погасший очаг. Девушка с лошадьми. Стянута корсетом, платье до земли, кремовое, с кружевами, волосы, собранные в пучок. Тупо смотрит вперед. Рядом два коня. Рука в перчатке небрежно держит поводья. Вокруг толпа людей, котелки, длинные платья. Так себе картина, в тяжелой позолоченной раме. Диванчик удобный — можно уютно устроиться, обивка из красного плюша, приятная на ощупь, полумрак, тихая музыка из спрятанных динамиков. Когда Марчин появится и подойдет к своему столику, он увидит ее. На лице сначала отразится удивление, потом недоверие, и, наконец, его озарит улыбка.
Когда Марчин вошел в бар, ее сердце бешено заколотилось. «Я здесь!» — хотела крикнуть она, но не крикнула. Он повернулся, их взгляды встретились, и он быстрым шагом подошел к столику. Она встала, и тогда он заключил ее в объятия. Она крепко прижалась к нему, но ее тело не желало его узнавать. Она ощущала шершавую ткань пиджака, запах незнакомого одеколона, а сердце билось только от долгого ожидания и… по привычке. Он слегка отстранился и пристально посмотрел на нее.
— Я здесь, — сказала она, а он улыбнулся.
— Я чертовски рад, честное слово, чертовски рад. Что ты пьешь? — спросил он. В его взгляде читалось уважение.
Она указала на столик; он приподнял высокий стакан и понюхал.
— Я закажу дня тебя полпинты биттера. Немножко горькое, но быть в Лондоне и не попробовать его…
Она смотрела, как он идет к стойке бара, и не понимала, что происходит. Он двигался пружинисто, как юноша, фигура замечательная и…
Они долго сидели за пивом. Она хотела рассказать ему о тех годах, что провела без него, но думая о нем, об ошибке, которой оказался ее брак, о том, как она ждала, но ничего не сказала.
Они вышли из паба около восьми. Она никак не могла прийти в себя, а Марчин все повторял, что рад ее приезду.
Они направились вниз по Бромптон-роуд.
Марчин шел рядом, нес ее сумку.
В полумиле отсюда Гайд-парк. В двух шагах «Хэрродс». Позади резиденция доктора Фридриха Флика, немца, самого богатого человека в Англии, после королевы, конечно. Он сделал состояние на перепродажах и живет в Англии. Я не смог припарковаться ближе, нам придется пройтись. В «Хэрродс» можно купить все, были бы деньги. Вот магазин, в котором продают дверную арматуру, самую дорогую, золотую, из чистого золота, знаешь, тут у людей есть деньги, иногда они заказывают ручки для шкафчиков из золота, из чистого золота, его содержание даже измеряют в каратах, а здесь «роллс-ройсы», классные машины, очень дорогие, а тут неплохой район; дома в Лондоне самые дорогие, чтобы купить, нужно иметь как минимум полмиллиона долларов, не в самом плохом районе, конечно, существует еще моргидж[3], все берут ипотечные кредиты и потом выплачивают в течение двадцати пяти лет, если потеряешь работу, то соушиал секьюрити[4]будет выплачивать тебе пособие, но эти двадцать пять лет все равно нужно платить, просто это растянется во времени; хорошая зарплата — это четыреста фунтов в неделю, и с такими деньгами можно уже спокойно платить моргидж, правда, еще двадцать пять процентов на налоги сразу уйдет, но это и так даст двадцать пять тысяч фунтов в год, что уже неплохо, а, например, около Парк-Ройал маленький домик обходится только в триста восемьдесят фунтов моргиджа в месяц. А если тебя выкинут с работы, то соушиал секьюрити выплачивает проценты по моргиджу, а сам моргидж заморожен, банк не может меня выселить, а что у тебя? Давай рассказывай, как там, на родине. Сейчас пройдем мимо мечети, а за ней будет польский костел, здесь забегаловка, но плохая, сюда ходить не принято. Классно, что ты приехала, я думал, мы уж и не встретимся, по дороге надо еще зайти купить что-нибудь поесть, я обычно ем в городе, так дешевле, но у меня есть майкровейв[5], ты любишь готовые блюда?
