— Я не знаю, кто, что и когда испытывает, но женщина из рода ла Дигьер пробуждает к себе страсть в любом возрасте! — железным тоном произнесла Мадлен.
— Откуда тебе знать? В этой семье были лишь добропорядочные жены.
— А как быть с безнадежной любовью?
— Это ископаемое чувство.
— Помолчи, Адель! Ну же, мама, объясни, как ты собираешься его подтолкнуть.
— Никак. Вчера я ужинала с господином Лонженом. Фонтанену это очень не понравилось.
— Он сам тебе сказал?
— Почти. Заявил, что готов отпустить усы.
— Замечательно. И что ты ответила?
— Я долго на него смотрела, а потом молча покачала головой. Тогда он попросил меня поужинать с ним сегодня вечером, после концерта.
— Черт побери! Куда ты денешь свою свиту?
— Они рано ложатся. Сейчас он ждет меня внизу, так что надо собираться.
— Что наденешь?
— Еще не решила. Большинство здешних дам надевают к ужину маленькое черное платье и жемчуг. А у меня жемчуга нет.
— И слава Богу! — подала голос Клеманс. — Я против маленьких черных платьев.
— Это слишком банально, — высказалась Адель.
У них были четкие представления об элегантности. Я вспомнил множество ужинов с дамами в маленьких черных платьях, которые мне пришлось вытерпеть за долгую жизнь… и согласился с ними.
— У меня всего одно черное платье — я надевала его на похороны вашего деда. Этот туалет нагоняет на меня тоску. Но самое главное — платье осталось дома!
— Ну и?..
— Хочу надеть белую шелковую блузку Клеманс.
— С моей бледно-серой юбкой и ее пелериной, — предложила Сара.
— Когда вы выйдете из ресторана, на улице может похолодать. Возьми мою шаль, — посоветовала Мадлен.
— Не могу, она голубая.
— Я об этом не подумала, но ты рискуешь замерзнуть.
— Ничего. Стану дрожать, и он накинет мне на плечи свой пиджак.
Девочки в восторге закричали:
— После такого женятся! Непременно женятся! Ты просто обязана изобразить озноб!
Я из последних сил удерживался от смеха, вспоминая, сколько раз спасал подобным образом прелестную даму от вечерней прохлады, и говорил себе, что в этом доме узнал о женщинах больше, чем за пятьдесят половозрелых лет. Каким чудом я избежал женитьбы?
— Все это прекрасно, но ты должна побольше узнать о его семейном положении. Есть ли у него дети? — спросила Шарлотта. Как женщина трезвомыслящая, она никогда не забывала о главном.
— Не знаю. Думаю, что нет, иначе он обязательно упомянул бы их, когда я рассказывала ему о вас.
— А братья или сестры, которые могут претендовать на наследство?
— Как женщина, которую не интересуют деньги, я не могу задавать подобные вопросы.
— Такие разве бывают?
— Я уверена, он сам об этом скажет, когда будет делать предложение.
— Бабуля, неопределенность невыносима! А что, если он не попросит твоей руки?
— Тогда это сделает Лонжен. Он бездетный вдовец и страдает от одиночества.
— А усы?
— Усы можно сбрить, — заметила Шарлотта. — А вот заботу о его убыточном предприятии придется взять на себя. Этот человек лишен амбиций.
— Пока мы будем воскрешать его дело, наша крыша окончательно погибнет.
— Я в любом случае предпочитаю Фонтанена, — объявила Адель.
— Ты можешь как-нибудь форсировать события?
— Исключено. Мне следует наслаждаться ужином и изображать безмятежную женщину, у которой одна печаль — посредственное исполнение только что прослушанного концерта Шумана, и одна забота — как бы ей не подали морского языка в виде филе.
— Боже, неужели мужчин такое возбуждает? — простонала Адель. — Лорен Бэколл и Шарлотта Рэмплинг действуют совсем иначе.
Тут они заговорили все разом, объясняя Адель, что ее ждет жестокое разочарование, если она судит о любви по кино, а потом по очереди пожелали Альбертине успеха.
— Из-за всей этой суматохи я совсем забыл сказать: запчасти для вашей машины благополучно прибыли, — сообщил мне Жером. — Завтра мой механик едет к матери в город, он их заберет. Я все разобрал, в понедельник можно будет начать ремонт.
— Сколько времени это займет?
— Точно сказать не могу. Я не очень хорошо знаю эту модель и не хочу торопиться.
Изумляясь самому себе, я ответил, что время терпит, и внезапно осознал, как хорошо мне живется в «Ла Дигьер».
Я по сей день удивляюсь, как легко позволил уговорить себя остаться. Вообще-то мне свойственно считать себя незаменимым, хотя я всеми силами скрываю это от окружающих, как того требуют правила хорошего тона. Неужто сыграла роль усталость? Я больше года не отдыхал по-настоящему, потому что не верю в целебную силу отпуска. Обычно мне хватает трех-четырех дней ничегонеделания, и пребывание в «Ла Дигьер» придало мне заряд бодрости. Разумеется, мадемуазель Ламбер все устроила: она обожает организовывать мою жизнь и мою работу. Секретарша у меня безупречная, и я не упускаю случая польстить ее самолюбию, но не позволяю выходить за определенные рамки. Честно говоря, в четверг утром, после того как Жером закончил диагностику, я легко мог вызвать машину из проката в Л*** и уже после обеда быть у себя в конторе, но мне это даже в голову не пришло. Что меня приворожило — красота дома, рассказы Мадлен или прелестная грудь Сары? Думаю, все вместе взятое, а еще — дерзости Адель и разговоры с Виши.
Общество разделилось: Шарлотта собиралась в кино с Антуаном, Саре нужно было еще раз осмотреть корову, девочки пошли наверх.
— На занятия вам завтра не идти, и все-таки не засиживайтесь.
— Не беспокойся, у меня в понедельник экзамен, так что я буду повторять математику, — сообщила Клеманс.
— Ты и так все знаешь! — вздохнула Адель. — А мне вот зубрить историю с географией.
— А я закончу наконец глажку, — сказала Мадлен и добавила, повернувшись ко мне: — Если хотите выпить отвара перед сном — лично я предпочитаю вербену, — составьте мне компанию.
Я без зазрения совести соврал, что обожаю вербену, потому что ради разговора с Мадлен готов был выпить и два чайника.
Пока она наливала воду, я, следуя ее указаниям, отыскал в одной из комнат в глубине дома гладильную доску.
— Похоже, вам здесь нравится, — заметила она.
— Дом великолепен, я видел мало равных ему по красоте, ну а о таком теплом приеме я не мог и мечтать.
— В этом прелесть древних родов: здесь не забывают о хороших манерах. Когда-то в доме не переводились гости, все комнаты были заняты круглый год.
