– Только один раз, – пробормотал Хокан, не поднимая глаз.
– Почему же ты не рассказал об этом раньше?
– Потому что это не ваше дело. – Хокан посмотрел на него так, словно он сморозил невероятную глупость. – А вы думаете, что…
– Когда это произошло? – Петер прервал его.
– За некоторое время до того, как она пропала.
– За какое время?
– Месяца за три-четыре.
– Вы предохранялись?
– Я нет. – Хокан заерзал. – Она принимала таблетки.
– Так что, она не забеременела? – спросил Алекс.
– Нет, – ответил Хокан, не поднимая глаз.
Лжет?
– Точно?
Беззвучный кивок. Взгляд по-прежнему устремлен вниз.
– Чисто гипотетически, – проговорил Алекс. – Если бы она забеременела – как бы вы поступили?
Наконец-то Хокан поднял голову:
– Ясное дело, оставили бы ребенка.
– Ясное дело? – переспросил Петер. – Ведь вы очень молоды. Никто не упрекнул бы вас, если бы вы решили сделать аборт.
– Исключено. Этого не произошло бы. Аборт – убийство, если ребенок был зачат в любви. Я презираю тех, кто считает по-другому.
– Вы были единодушны в этом вопросе? – спросил Алекс.
– Разумеется.
Глаза Хокана затуманились, голос зазвучал хрипло.
– Мы стали бы прекрасными родителями, если бы она осталась жива.
Допрос свидетельницы Фредрики Бергман
02.05.2009, 15.30
(запись на диктофон)
Присутствуют: Урбан С., Рогер М. (следователи), Фредрика Бергман (свидетельница).
Урбан: Итак, на тот момент вы думали, что виновник – Хокан Нильссон?
Фредрика: Многие обстоятельства говорили в пользу этой версии. У него имелись и мотивы, и личностные качества – мы сочли, что он в состоянии совершить убийство.
Рогер: На этом этапе вы уже обнаружили связь с писательницей по имени Теа Альдрин?
Фредрика: Тогда мы еще не знали, кто такая Теа Альдрин, и в деле она не фигурировала.
Урбан: Значит, вы еще не вышли на киноклуб?
Фредрика: О нет, о нем тогда и речи не было.
Рогер: Хорошо, вернемся к Хокану Нильссону. Как у него обстояло дело с алиби?
Фредрика: Оно было проверено ранее и признано убедительным. Мы снова пришли к той же оценке. Он провел весь вечер на ужине с кураторами, показания свидетелей подтверждали, что он находился там с пяти вечера до полуночи.
Урбан: Однако вы не отказались от этой версии?
Фредрика: Нет, конечно же. Алиби не бывает стопроцентным.
Рогер: Какое впечатление производил в тот момент Петер Рюд?
Фредрика: Не понимаю вопроса.
Урбан: Он был уравновешен?
Фредрика: Да. Он находился в отличной форме – лучше, чем когда бы то ни было.
Урбан: Стало быть, вы согласны, что случались ситуации, когда Петер Рюд был не в себе и действовал неосмотрительно?
(Молчание.)
Рогер: Фредрика, вы должны отвечать на наши вопросы.
Фредрика: Да. Случалось, что он бывал неуравновешен.
Урбан: И неосмотрителен?
Фредрика: И неосмотрителен. Но, как я сказала, во время всего следствия он был в отличной форме, и…
Рогер: До этого мы еще не дошли. Пока рано говорить обо всем следствии в целом. Пока мы добрались только до Хокана Нильссона.
(Молчание.)
Урбан: Что произошло потом?
Фредрика: После чего?
Урбан: После того, как вы провели первый допрос Хокана Нильссона?
Фредрика: Тут Алексу позвонили из оперативной группы, работавшей на месте находки. Они обнаружили кое-что еще.
Четверг
7
Утренний кофе, как обычно, подали в голубой кружке с ее именем. Она никак не могла решить, как к этому относиться – ее считают ребенком или пытаются унизить? Или и то и другое? Медсестра вертелась вокруг нее в мягких тапочках, выставляя на стол хлеб, масло и джем. Яйцо всмятку, тарелка с творогом. Медсестра новенькая, издалека заметно. Новенькие всегда особенно усердно хлопотали вокруг Теа. Иногда до нее доносились их разговоры из кухоньки.
– Говорят, за последние тридцать лет она не проронила ни слова. Наверное, совсем спятила.
С годами ей становилось все легче и легче игнорировать такие разговоры. И не вина молодости, что они не соображают. Они просто не способны понять историю Теа, да и не обязаны в этом разбираться. Теа не забыла собственные молодые годы. Годы до тех событий, о которых она предпочитала молчать, в целом прошли хорошо. Подростковый период был таким радостным, что даже вспоминать больно. Она прекрасно помнила первую влюбленность, первую книгу, которую написала, – помнила, как билось сердце, когда пресса превозносила ее произведения для детей до небес и предсказывала ошеломительный успех. Все было разбито на куски и отнято у нее. Ничего от всего этого не осталось.
Новая медсестра копошилась у нее за спиной, возясь с цветами в вазе. В комнату Теа вошла санитарка, принялась менять простыни. «Какая бестактность», – подумала Теа. Они могли бы подождать, пока она закончит завтракать.
– Красивые цветы, – сказала медсестра.
Она обращалась не к Теа, а к санитарке.
– Она получает их каждую неделю.
– От кого?
– Этого мы не знаем. Их доставляет посыльный, а мы передаем ей, она сама за ними ухаживает.
Теа посмотрела в спину медсестре – знала, что та читает карточку.
– Здесь написано «Спасибо». За что?
– Понятия не имею, – ответила санитарка. – Тут так много всяких странностей, что…
Она осеклась, заметив, что Теа следит за ними. Подумать только – они так и не поняли, что со слухом у нее все в порядке. Считают ее полной идиоткой на том основании, что она решила не разговаривать.
Санитарка подошла к медсестре и понизила голос:
– Мы не знаем, насколько она понимает, что вокруг происходит. Но иногда мне кажется, что она слушает. Я имею в виду, у нее вроде бы нет никаких ограничений. Ничто не указывает на то, что она не понимает нас.
Теа с трудом удержалась от смеха. У творога был отвратительный вкус, а бутерброд оказался черствым. Однако она все равно ела. В комнате наступила тишина, и некоторое время спустя обе удалились, оставив ее одну. Когда за санитаркой закрылась дверь, она испытала лишь облегчение.
