Увидев меня, она обрадовалась: «Вот, доктор, все хорошо, но что-то у меня с чутьем случилось. Запахов не слышу. Муж принес духи, одеколон, а они для меня что вода». Я уклончиво отвечал, что это последствие операции, надо подождать. Хотя совсем не был уверен в результате. Обонятельный путь в мозгу как раз лежит под лобными долями. Он мог пострадать.
Еще через пару дней Люда уже гуляла по коридору под ручку с навещавшим ее мужем и сообщала знакомым (а у нее уже пол-отделения были в знакомцах), что обоняние у нее пропало, но обаяние наверняка осталось. И поглядывала многозначительно на мужа Виктора. Тот сдержанно улыбался, чуть углубляя вертикальные складки по углам рта. Суровый мужчина. Его трудно развеселить, но Людмиле это удавалось с успехом.
Скоро она поправилась полностью и даже вышла на работу. Трудилась спортивным врачом в клубе военных — не то летчиков, не то моряков. Работа — не бей лежачего. Что летчики, что моряки имели исключительное здоровье. И ни в какой врачебной помощи абсолютно не нуждались. Они были такими здоровыми, что у них даже травм не было. Рассказывали про одного заслуженного парашютиста. Воздушным потоком его бросило на ЛЭП. И мачта этого ЛЭП погнулась. А ему — хоть бы хны. Шутили, конечно. Но конструкция действительно слегка покосилась.
Люба приходила к нам как-то на контроль. Такая же круглолицая и веселая. Осталось только углубление — ямка — чуть повыше лба. «Это у меня родничок, как у грудного. Видите, прямо дышит? А если засмеюсь — даже вибрирует. Мне это не мешает. Вообще, чувствую себя отлично. Прошусь опять прыгать, но никто даже слушать не хочет. Считают, что я поглупела, раз у меня из головы что-то вынули. Дураки! У меня лишнее убрали, а у них это лишнее осталось». Так она витийствовала, развлекала себя и нас, докторов.
Но вот как-то позвонила и сказала совершенно не своим, а чужим тусклым голосом: «Витька пропал, неизвестно, что случилось, но, по-моему, что-то очень плохое. Сердце так и колотится, каких попить капель? Валокордин не помогает, слаб для меня».
Через какое-то время, не скоро, месяца через два-три, она приехала и рассказала трагическую историю. Оказывается, Виктор был в составе парашютного десанта, который должен был приземлиться на какую-то памирскую вершину. Редкостный идиотизм. В честь энского праздника — не то 1 Мая, не то 7 Ноября — наши советские спортсмены на ярких парашютах спрыгнут на горы Памира и побьют все мировые рекорды. Это будет уникальный прыжок, потому что никому в мире это не пришло в голову. Гиннесс тогда только обдумывал свои нелепости — сколько сосисок можно проглотить за единицу времени или сколько тысяч пчел уместится на голове пчеловода.
Так вот, какой-то чудак на букву «М» из идеологического отдела ЦК, радостно поддержанный такими же кретинами, придумал это шоу. Вопрос о возврате с вершин они решили просто — спустятся как смогут. Кто умеет — на лыжах, а кто не обучен — на пятой точке.
Прошло много лет, и деталей я не помню. Инструктор из ЦК явно имел дефектные лобные доли. Но парашютистам от этого было не легче. Существовал и такой фактор, как кислородное голодание. Памирские вершины, на которые выбрасывали бедолаг, если уж не семитысячники, то шеститысячники точно. Там воздух разрежен до нижнего предела допустимого. Сухой, холодный, разреженный воздух. Шикарно! Как с ним быть?
«Наденете кислородные маски», — ответили мудрецы-идеологи. «А баллоны куда?» — «За спину!» — с улыбкой советовали на Старой площади, удивляясь простодушию спортсменов. «Но это утяжелит нас, скорость спуска повысится. Приземление будет сверхжестким, как на боевом парашюте». (Оказывается, нагрузка на парашютиста при этих условиях равна прыжку со второго этажа, не слабо? Номер для каскадеров.) «А вы и призваны нами, чтобы боевым прыжком еще более укрепить славу нашей Родины. Хотя дальше ее укреплять как бы и некуда».
В общем, демагогия в чистом виде, здесь они были опытными мастерами, и переубедить их смог бы только совсем большой начальник. Но он, к несчастью, был занят другими важными государственными делами. Впрочем, с таким же коэффициентом полезного действия.
Подхалимы из парашютной федерации сделали «под козырек», и ребят, вернее, сильных опытных мужиков, повезли на заклание. Люда сказала, что видела любительский фильм, снятый перед прыжком, и поразилась Витькиному взгляду. Он смотрел в иллюминатор тоскливо-безнадежным взглядом. Оказывается, он следил за парашютиком-маркером, который предварительно сбрасывают для определения направления и скорости ветра. Очевидно, движение этого парашютика не предвещало ничего хорошего. Так и оказалось. Сильнейший ветер и разреженная атмосфера изменили все параметры спуска. Даже выпускающий член экипажа покрутил пальцем у виска, досадливо махнул рукой и скрылся за дверью пилотской кабины. Да еще на экране можно было легко прочитать по его губам то, что он сказал напоследок. Но это явно непечатно.
Ребят разбросало шквалистым ветром. Только Виктор и его боевой товарищ Серега приземлились рядом. Но если Серега упал в огромный снежный завал — сугроб, то Витьке жутко не повезло: несмотря на умелое управление стропами, его в последний момент рвануло ветром, сильно ударив о скалистый выступ. Он, очевидно, потерял сознание, и тогда неуправляемый парашют намертво зацепился за этот злосчастный выступ. Виктор повис над пропастью — без кислородного аппарата, специальной утепленной одежды, с разбитой головой и… без шансов на спасение.
Его единственно возможный спаситель Серега лежал в глубоком снегу и тоже еле телепался.
Он слышал стоны Виктора. Они потом преследовали его многие годы.
Теоретически он мог бы Виктора спасти — забраться на скалу и втащить на нее тело обездвиженного товарища. Но это сугубо теоретически. Практически это было явно невозможно. Кончались запасы кислорода в организме, наступало смертельное кислородное голодание. Надо было спасаться самому. Хрипя и стеная, он выбрался из сугроба и пополз вниз. Прочь от скалы, на которой умирал его товарищ. Такая ему выпала доля.
Его нашли обмороженного, но живого много ниже места приземления. Шансов спасти Виктора уже не было. К тому же начиналась непогода — пурга, мороз, ветер. Надо было самим уносить ноги.
Виктора сняли через год. В особой высотной атмосфере тело мумифицировалось, и лицо совершенно не изменилось. Похоронили на окраине Москвы, в Братцево, недалеко от Тушинского аэродрома, где он провел самые счастливые, звездные часы своей жизни.
Люда достойно перенесла этот удар. Ходила на работу, обследовала спортсменов, растила дочку. Спортивное ведомство устроило ей приличную квартиру около работы. Головные боли больше не тревожили, однако обоняние так и не восстановилось. Про обаяние она больше не упоминала, но за собой следила, делала макияж, обильно душилась. Вкусными духами от нее пахло за десять метров. «Самцов привлекаю, но все попадаются редкостные идиоты. Мне таких даром не надо, не годны ни на что».
Потом как-то резко затосковала, взяла отпуск и с дочкой уехала в Киев, к родителям. Осмотрелась и решила остаться. Атмосфера там ей показалась гораздо теплей, чем в Москве. Во всех смыслах. Приезжала прощаться.
