Маленький курносый Стасик и правда имеет забавный оскорбленный вид. Отовсюду ему шлют издевательские соболезнования.
— Вам бы так, — психует Стае.
А вот является наш полковой менестрель. Мишка Хоровод. Про него известно, что отслужил в армии. Сейчас такой парень — большая редкость. И, надо сказать, в девичьих глазах сей факт добавляет росту. Мишка это понимает, и без конца сыплет солдатскими прибаутками да демонстрирует военную выправку. Правда, сейчас он заспан, мешки под глазами:
— Всю ночь не спал, черти.
— У меня есть знакомый, — заводит кто-то, — так он спит по шестнадцать часов.
— Зачем? — Не понимает Мишка, о ком речь.
— Изучает параллельные миры. Этот ему не интересен.
— Все идет по плану, у-у-у, — ударил по струнам Мишка, отстукивая такт ногой. Стол, на который он воссел рядом с винигретом, жалобно завибрировал.
— Все разрушат, раздолбай, — обреченно капитулировала Наталья. Чего уж так убиваться хозяюшке? В комнатушке и разрушать-то нечего. Все раздолбано еще поколениями советского студенчества.
Интересно будет все это описать. Чего-нибудь подчирикнуть про романтику студенческих общаг. Дать этакую картинку: кто-то задумался под струнный стон, улетел далеко. Кто-то нетерпеливо смотрит на певца, ожидая возможности ухватиться за инструмент. Москвички-маменькины дочки недоверчиво озирают комнату. Стол, скучный казенный шкаф, выцветшие до невозможности обои, в оконные щели свищет ветер. Рисовать все как есть. Вот вернулись Юрик со Стасиком, бац на стол три бутылки «Монастырки».
— Пить! — призывает Мишка, в последний раз хлестнув гитару по морде. — На гражданке есть режим, набухался и лежим, ну, а в армии режим, подорвался и бежим.
— Тост! — вопит Юрик. — Тихо. Друзья, мы с вами собрались здесь для распития спиртных напитков, — он машет рукой в сторону батареи бутылок, — и пожирания импортных, отчасти — отечественных продуктов, — широкий жест на магазинное печенье и таз с салатом. — Это, скажу вам, господа студенты, нелегкое занятие для мыслящего россиянина. Но неизбежное. Так поднимем чашу сию…
— Вы не поверите, сейчас мне хочется обнять весь мир. — Через пяток минут после первой провозглашает отличница Инна.
— Не поверим, — соглашается Макс, — ты вот меня обними.
Младые надежды России-матушки впали в треп. Выхожу в коридор. Комната напротив тоже распахнута, там та же гитара, и тот же треп — гудит весь этаж.
— Катя, — догоняет Наталья, — можно с тобой?
Берет за рукав и уводит в какую-то темную нору.
— Вы друзья с Мишкой, — нерешительно начинает она, — и я подумала…
— Стоп. Что за враки? Не друзья.
Пахнуло вином. Наташа вдруг утыкается мне в плечо. В таких случаях бабушка говорит: «Це не дед плаче, це вино плаче…»
— У меня парень, — скулит она, — брат Миши. Мы давно с ним. А сейчас… Сейчас мне… Миша нравится…
Фу ты, ну ты, лапти гнуты. Страсти шекспировские.
— Мне теперь только повеситься…
На меня накатывает смех:
— Наташенька, утрись, родненькая. Есть от твоего горюшка избавление.
— Какое? — Глядит размазанными глазами.
— А ты усынови их. Обоих.
Наталья замирает на полувсхлипе. Хлопает ресницами так, что тушь брызжет.
— Обоих? Ну, ты… Это уж ваще…
— А что? — Хохочем вместе. — Нормально. Чего тебе-то страдать? Пусть лучше они мучаются.
В зеркале ванной Наташкино лицо уже с улыбкой…
Если жизнь кино, то, наверно, южноамериканский сериал. И все мы — Луис Альберты, Марианны, Изауры…
— Нет, вы представьте, — мелет Стасик заплетаюшимся языком, — Живет в обществе слепых зрячий. Один зрячий…
— Уж не ты ли? — Макс насмешливо отстраняет его с дороги.
— Нет, не я. Слепые живут по своим законам. У них особый мир. Они все воспри-нимают по-другому. Слепые благожелательно относятся к зрячему, дают во всем разобраться самому. Никто на него ни в чем не давит…
— А он таскает у слепеньких конфетки из сахарницы…
— Нет, не таскает. — Стае обращается к Юрке. — Зрячий среди слепых начинает чувствовать себя ущербным, понимаешь?
— Отстань, — отмахивается Юрка.
— Нет, вы понимаете? — возвышает голос Стае, — Он выкалывает себе глаза. Чтобы видеть мир, как все. Юрка, это ведь ужасно больно — выколоть глаза?..
— Не очень, — Юрка дружески хлопает его по плечу, — хошь, выколю?
— Внимание. Армейская песня. Для данной аудитории исполняется впервые, — раскатывается голос Мишки. Улыбается, а побледнел.
Вчера пришло письмо солдату, я с ним в одной казарме сплю,
Он мне прочел его как брату, открыл он тайну мне свою.
Поет серьезно. Всерьез. Хорошо поет, с чувством.
Ему подруга написала, мол, мы с тобою не друзья,
И служба — это срок немалый, решила замуж выйти я.
Ясно. Современный романс. Музыка народная, слова еще народней. Но интересно.
Я думал он сейчас сорвется, тяжелый схватит автомат,
Смертельный выстрел прозвучит, и рухнет на землю солдат.
Он громко лишь захохотал, копейку ржавую достал,
Прижал конверт ногою сильно, обутой в кирзовый сапог.
И там, где виден отпечаток, он вывел собственной рукой —
«Подруга, здравствуй! Буду краток. Я жив-здоров, в душе покой,
Тебе копейку высылаю, для свадьбы лучше дара нет.
Вот след, он грязен, но, однако, когда бы здесь он не стоял,
Давно бы нас солдат из НАТО как шлюх последних, затоптал».
Последние увлекшиеся выпивохи, и те изумленно подняли головы: политическая песня, вот это да… Мишка допел, взор сияет. Короткие волосы на голове топорщатся сильнее обычного. Стас обнял его, всплакнул:
— Нет, ты все же певец. Это ж твоя песня. Поэт ты. Мишка…
— Миш, извини… Поговорить, — позвала я.
— Поговорить? — с удивлением отозвался певец и поэт, — пойдем…
В его тоне: «О чем с тобой можно говорить?» Ох, Наташка! Нашла пастора…
Лестничная клетка, дверь с мутным стеклом. Тихо. Пролеты вверх, пролеты вниз.
— Я не просто так о предательстве пел, — начал вдруг Мишка. — Понимаешь, это же проблема. Одна из главных, можно сказать. Мы все и всегда предаем друг друга.
— Миша! Мне неловко, что я в такой роли выступаю. Но уж очень меня просили… В общем… Один человек влюблен в тебя. До готовности к самоубийству.
— Вот как? — задумчиво говорит Мишка. — Я тоже однажды хотел свести счеты с жизнью…
