* * *
Мы надеялись, что все постепенно вернется на круги своя; во многом так и произошло. Мама все так же распоряжается всеми вокруг, включая наших квартирантов, поэтому нам не приходится срочно учиться застилать постели, выносить ночную вазу или подметать. Тем не менее мы чувствуем, насколько низко мы пали. Вместо соевого молока, пирожков с кунжутом и сладкого хвороста повар готовит на завтрак баофань — оставшийся с вечера рис в отваре, приправленный маринованными овощами. Проводимая поваром аскетическая политика заметна и в том, что мы едим на обед и на ужин. Мы всегда принадлежали к числу семей, где никакая еда не обходится без мяса — у-хунь бу чи-фань. Теперь мы сидим на диете, приличествующей скорее беднякам кули: стручковая фасоль, соленая рыба, капуста, маринованные овощи и горы риса.
По утрам папа отправляется искать работу, но мы не желаем ему удачи, а когда он возвращается, не задаем вопросов. Он подвел нас, а значит, с ним теперь можно не считаться. Если мы не будем замечать его, унижая его своим пренебрежением, его падение и разорение не будут нас касаться. Так мы пытаемся справиться со своим горем и гневом.
Мы с Мэй тоже пытаемся найти работу, но это непростое дело. Чтобы получить рекомендации, надо обладать гуанси — связями: иметь соответствующих родственников или годами обхаживать нужных людей. Еще важнее сделать солидный подарок — свиную ногу, мебель или сумму, равную зарплате за два месяца, — тому, кто тебя порекомендовал, и тому, кто тебя нанял, даже если речь идет о месте работника на фабрике, мастерящего спичечные коробки или сетки для волос. У нас нет денег на такие подарки, и все об этом знают. Для богатых и удачливых жизнь в Шанхае подобна безмятежному течению реки. Те, кому в жизни не везет, постоянно ощущают запах отчаяния, подобный запаху разлагающегося трупа.
Наши знакомые писатели угощают нас борщом и дешевой водкой в русских ресторанах. Молодые повесы, наши соотечественники из обеспеченных семей, которые учатся в Америке, а каникулы проводят в Париже, водят нас в «Парамаунт» — крупнейший ночной клуб города, где смех, джин и джаз льются рекой. С Бетси и ее друзьями-американцами мы проводим время в темных кафе. Юноши в этой компании обаятельны и уверены в себе, и мы наслаждаемся их обществом. Иногда Мэй часами где-то пропадает. Я ни о чем ее не спрашиваю: так спокойнее.
Нас не оставляет чувство, что мы скользим, опускаемся, падаем.
Мэй не прекращает позировать З. Ч., но мне неловко возвращаться в студию после той сцены, которую я там устроила. Они заканчивают работу над рекламой сигарет My Dear. Мэй трудится за двоих — сначала З. Ч. рисует ее, а затем она занимает мое место на подлокотнике и позирует за меня. Рассказывая мне об этом, она призывает меня поучаствовать в работе над новым календарем, который заказали З. Ч. Вместо этого я позирую другим художникам, но они, как правило, предпочитают сделать фотографию и работать по ней. Я зарабатываю, но очень мало. Вместо того чтобы найти новых учеников, я теряю того единственного, кто у меня был. Услышав, что Мэй не выйдет за него замуж, капитан Ямасаки уволил меня. Но это только предлог. Японцы по всему городу ведут себя как-то странно. Те, кто жил в Маленьком Токио, теперь собирают вещи и покидают свои дома. Женщины, дети и прочие мирные жители возвращаются в Японию. Узнав, что многие наши соседи покидают Хункоу, перебираются через Сучжоу и временно оседают в главной части Международного сеттльмента, я приписываю это обычной подозрительности моих соотечественников, в особенности бедняков, которые боятся всего — известного и неизведанного, земного и потустороннего, живых и мертвых.
Я чувствую, как все вокруг меняется. Город, который я всегда любила, не обращал внимания на смерть, страдания, беды и бедность. На смену блеску и роскоши пришел серый цвет: серый шифер, серые камни, серая река. Раньше Хуанпу выглядела почти нарядной благодаря кораблям под разноцветными флагами, приходившими со всех концов света. Теперь же кажется, что река задыхается под наплывом дюжин исполинских военных кораблей из Японии. Вместо широких авеню и мерцания лунного света я вижу теперь наглых крыс, суетливо копающихся в грудах мусора, Рябого Хуана и ублюдков из Зеленой банды, избивающих проституток и своих должников. Каким бы огромным ни был Шанхай, он стоит на иле. Ничто здесь не держится на предназначенном ему месте. Гробы, закопанные без утяжелителей, смещаются. Банки нанимают специальных людей, чтобы те ежедневно проверяли их фундамент — не клонятся ли здания под весом серебра и золота. Из безопасного многонационального Шанхая мы с Мэй переместились в царство зыбучего песка.
Теперь наши с Мэй заработки принадлежат только нам, но откладывать у нас не получается. После того как мы даем повару деньги на покупку еды, у нас почти ничего не остается. От постоянной тревоги я не могу спать. Если все будет идти так и дальше, скоро нам придется жить на костном бульоне. Чтобы заработать хоть что-нибудь, мне надо вернуться к З. Ч.
— Я уже забыла его, — уверяю я Мэй. — Даже не знаю, что я в нем нашла. Он слишком тощий, и очки его мне не нравятся. Вряд ли я когда-нибудь захочу выйти замуж по-настоящему. В этом есть что-то буржуазное, все так говорят.
Я не верю ни слову из того, что говорю, но Мэй, которая, как я думаю, знает меня как свои пять пальцев, отвечает:
— Я рада, что тебе лучше, очень рада. Ты еще встретишь настоящую любовь, я уверена.
Но я уже встретила настоящую любовь. В душе я продолжаю страдать, размышляя о З. Ч. Но я скрываю свои чувства. Мы с Мэй одеваемся и за несколько монет доезжаем на общей повозке до дома З. Ч. Пока возчик подбирает и высаживает других пассажиров, я с ужасом думаю, что умру от смущения, встретившись с З. Ч. в той же комнате, где я столько раз предавалась своим глупым девичьим мечтам. Но он ведет себя так, будто ничего не произошло.
— Перл, я почти закончил нового воздушного змея. Взгляни, он сделан в виде стаи иволг.
Я подхожу к З. Ч., чувствуя неловкость от того, что мы стоим так близко. Он рассказывает мне о том, как делал змея, — змей и вправду вышел превосходный. Каждая иволга сделана так, что глаза ее вращаются от движения воздуха. З. Ч. приделал ему множество крылышек на шарнирах — они будут колыхаться в полете. На кончиках — маленькие перья, которые будут трепетать на ветру.
— Прекрасный змей, — говорю я.
— Когда я закончу, мы запустим его втроем, — обещает З. Ч., и это не вопрос, а утверждение. Если его не смущает то, как я себя вела, меня это тем более не должно трогать. Надо сдерживать эмоции, которые грозят выплеснуться на поверхность.
— Буду рада, — отвечаю я. — Мы обе будем рады.
Мы с облегчением улыбаемся друг другу.
— Отлично, — говорит З. Ч., потирая руки. — Теперь давайте работать.
Мэй уходит за ширму и надевает красные шорты и отрезной желтый топ, завязывающийся на шее. З. Ч. набрасывает ей на голову шарф и завязывает его под подбородком. Я переодеваюсь в украшенный бабочками красный купальный костюм с юбочкой и поясом. З. Ч. прикалывает к моим волосам красно-белый бант. Мэй забирается на велосипед — одна нога на педали, другая стоит на полу. Я кладу руку на руль, покрывая ее ладонь. Другой рукой я придерживаю велосипед за сиденье. Она оглядывается на меня через плечо, я гляжу ей в глаза.
