Нелл, конечно, получала письма от Джека, не такие бодрые, как от Альберта, и не такие длинные; правду сказать, Джек был не ахти какой писатель и обычно ограничивался фразой «Я думаю о тебе, спасибо, что ты мне пишешь», крупным корявым почерком. Девушки даже от Фрэнка получали письма, что было вполне естественно. «Ему же вовсе некому больше писать, кроме нас», — сказала Нелл. Его письма были самые лучшие, потому что он рассказывал смешные маленькие подробности о своих однополчанах и их ежедневном распорядке, так что девушки даже иногда смеялись, разбирая его забавные угловатые каракули. Как ни странно, никто из троих — ни Фрэнк, ни Джек, ни Альберт — не писал собственно о войне; битвы и стычки словно происходили отдельно от них, сами собой.
— Битва за Ипр уже кончилась, и мы все очень рады, — загадочно выразился Альберт.
Нелл и Лилиан тратили много времени на ответные письма: каждый вечер они садились в гостиной, под лампой в абажуре с бисерной бахромой, и либо вязали одеяла для бельгийских беженцев, либо писали письма на особой, специально купленной сиреневой бумаге. У Лилиан появилось непонятное пристрастие к почтовым открыткам с меланхоличными сюжетами. Она покупала их целыми наборами (под названиями вроде «Прощальный поцелуй») и посылала без разбору всем троим солдатам, так что в итоге ни у кого из них не оказалось ни одного полного комплекта. А еще надо было слать посылки — с мятными леденцами, вязаными шерстяными шарфами и 101/2-пенсовыми жестянками антисептического порошка для ног, который покупали у Ковердейла на Парламент-стрит. А по воскресеньям они часто ходили пешком до самой Лимен-роуд, чтобы поглазеть на концентрационный лагерь для иностранцев. Лилиан очень жалела заключенных в лагере и потому брала с собой яблоки и швыряла их через забор. «Они точно такие же люди, как мы», — сочувственно говорила она. Нелл решила, что Лилиан, видимо, права, поскольку одним из заключенных в лагере был Макс Брешнер, их мясник с Хаксби-роуд. Странно было, что они носят яблоки врагам, которые пытаются убить их собственного брата, но Макс Брешнер, которому было все шестьдесят и который не мог пройти нескольких шагов без одышки, не очень-то походил на врага.
* * *
Первым из всех их знакомых пришел на побывку с фронта Билл Монро, житель Эмеральд-стрит. За ним — парень с Парк-Гров-стрит и другой с Элдон-террас. Это казалось очень нечестным, потому что Альберт ушел на фронт самым первым. Однажды поднялся шум: Билл Монро отказался возвращаться на фронт, когда вышел его отпуск, и за ним послали военную полицию. Его мать подперла парадную дверь ручкой от метлы, и военной полиции пришлось убрать даму с дороги — они просто вдвоем подняли ее под локти и отнесли в сторону. Нелл, которая в это время как раз шла с работы по Эмеральд-стрит, вспомнила сцену на похоронах Перси.
И тут же испытала второе потрясение при виде полицейского — из обычной, не военной полиции. Ей вдруг показалось, что это Перси. На краткий нелепый миг она испугалась, что он сейчас подойдет к ней и спросит, почему у нее на руке колечко с жемчугом и гранатами, а не другое, с сапфировой крошкой, которое подарил ей он. То кольцо теперь лежало, завернутое в папиросную бумагу, в дальнем углу ящика комода.
Билла Монро в конце концов уволокли, и Нелл не стала задерживаться. Ей было стыдно за него, потому что она увидела страх у него на лице и думала теперь, как отвратительно быть таким трусом. И как непатриотично. Ее очень удивило, что к миссис Монро, которая все еще ярилась, орала и плакала у себя на крыльце, пришло так много женщин — сказать ей, что она поступила совершенно правильно.
* * *
Фрэнк пришел на побывку после второй битвы за Ипр: он лежал в госпитале в Саутпорте с заражением крови из-за раны на ноге, и ему дали несколько дней отпуска перед отправкой на фронт. Очень странно — до войны они его едва знали, а теперь он казался старым другом. Когда он постучал в заднюю дверь, Лилиан и Нелл бросились его обнимать, а потом заставили выпить с ними чаю. Нелл побежала и достала селедку, Лилиан стала резать хлеб, и даже Рейчел спросила, как Фрэнк поживает. Но когда они расселись вокруг стола и стали пить чай из лучшего сервиза — с золотыми каемочками и голубыми незабудочками, — Фрэнк обнаружил, что не может выдавить из себя ни слова. Он хотел рассказать им кучу всего о войне, но, к своему удивлению, понял, что аккуратные треугольнички хлеба с вареньем и хорошенькие голубые незабудочки сервиза каким-то образом мешают ему говорить о «траншейной стопе» и крысах, а тем более о множестве разных способов умирания, которые ему довелось наблюдать. Запаху смерти явно нечего было делать в гостиной на Лоутер-стрит, с белоснежной скатертью на столе и лампой под абажуром с бисерной бахромой, в обществе двух сестер с такими прекрасными, мягкими волосами, в которые Фрэнку безумно хотелось зарыться лицом. Он думал все это, жуя бутерброд и отчаянно ища темы для разговора, и наконец нервно сглотнул среди всех этих золотых каемок и незабудок и сказал:
— Вот это отличный чай, а посмотрели бы вы, что мы пьем.
И рассказал им про хлорированную воду в окопах. Но увидел ужас у них на лицах и устыдился, что когда-то хотел говорить с ними о смерти.
Они в свою очередь рассказали ему про Билли Монро, и он возмущался в нужных местах, но про себя мечтал, чтобы и у него была такая мать, которая как-нибудь — как угодно — не дала бы ему вернуться на фронт. Он знал, что, вернувшись туда, погибнет. Он вежливо слушал девушек, пока они описывали ему свои повседневные занятия, показывали вязание — они перешли с одеял для бельгийцев на носки для солдат. Нелл рассказала про свою новую работу, на фабрике солдатского обмундирования, — ее только что сделали бригадиром, потому что у нее есть опыт работы со шляпами, а Лилиан теперь кондуктор в трамвае, и тут Фрэнк поднял брови и воскликнул: «Не может быть!» — потому что не мог представить себе женщину-кондуктора, и Лилиан захихикала. Сестры были слишком живые, и война не смогла проникнуть в разговор — конечно, за исключением того, что Джек здоров и передает привет и что Альберта они совсем не видят, но ему гораздо безопасней за большими пушками в артиллерии, чем было бы в окопах.
Но Рейчел, сидевшая жабой в углу, вдруг заговорила:
— Ужасно, должно быть, в этих окопах.
Фрэнк пожал плечами, улыбнулся и ответил:
— Там не так уж плохо на самом деле, миссис Баркер, — и отхлебнул из чашки с незабудочками.
* * *
Большую часть отпуска Фрэнк провел с Нелл, Лилиан или обеими сразу. Он сводил Нелли в мюзик-холл в театр «Эмпайр», а Лилиан повела его на собрание в Образовательное общество, но там говорили о слишком сложных для него вещах. Там были сплошные квакеры, сознательные отказники и социалисты, и все они твердили, что войну надо кончить путем переговоров. Фрэнк решил, что они просто трусы, и был рад, что он в солдатской форме. «Может, тебе не стоит якшаться с такими людьми?» — спросил он у Лилиан на обратном пути, а она только засмеялась, посмотрела на него и воскликнула: «Фрэнк!» Гораздо приятней было, когда они все втроем пошли смотреть «Джейн Шор» в «Новом кинотеатре» на Кони-стрит — он только открылся и оказался просто потрясающим, огромным, с тысячей откидных сидений в зале.
