— Ты струсила! — сказал Ричард, заполнивший своим плотным телом почти всю каюту.
— Я исполнила свой долг за ужином! — вскрикнула Кларисса.
— Так или иначе, ты ввязалась в историю с греческим алфавитом.
— О Господи! Кто он такой, этот Эмброуз?
— Кажется, преподавал в Кембридже, а теперь живет в Лондоне, издает античных классиков.
— Ты видел когда-нибудь столько сумасшедших вместе? Эта женщина спросила меня, похож ли ее муж на джентльмена!
— Да, за обедом трудновато было поддерживать беседу. И почему в этом сословии женщины настолько чуднее мужчин?
— Вид у них, конечно, куда приличнее, только — какие они странные!
Оба засмеялись, подумав об одном и том же, — им даже ни к чему было обмениваться впечатлениями.
— Пожалуй, мне много о чем стоит поговорить с Винрэсом, — сказал Ричард. — Он знает Саттона и весь этот круг. Может многое порассказать о нашем кораблестроении на Севере.
— Ах, я рада. Мужчины действительно настолько лучше женщин!
— Конечно, с мужчиной всегда есть о чем поговорить. Но и ты, Кларисса, можешь очень даже бойко порассуждать о детях.
— А у нее есть дети? По виду не скажешь.
— Двое. Мальчик и девочка.
Зависть кольнула иголкой сердце миссис Дэллоуэй.
— Нам нужен сын, Дик, — проговорила она.
— Бог мой, сейчас у молодых людей столько возможностей! — Эта тема навела Дэллоуэя на размышления. — Полагаю, такого широкого поля для деятельности не было со времен Питта.
— И оно тебя ждет! — сказала Кларисса.
— Руководить людьми — прекрасное дело, — провозгласил Ричард. — Боже мой, что за дело!
Его грудь медленно выпятилась под жилетом.
— Знаешь, Дик, меня не оставляют мысли об Англии, — раздумчиво произнесла Кларисса, положив голову на грудь мужу. — Отсюда, с этого корабля видится намного яснее, что на самом деле значит быть англичанином. Думаешь обо всем, чего мы достигли, о нашем военном флоте, о наших людях в Индии, в Африке, о том, как мы век за веком шли все дальше, посылая вперед наших деревенских ребят, и о таких, как ты, Дик, — и вдруг понимаешь, как это, наверное, невыносимо не быть англичанином! И свет, идущий от нашего парламента, Дик! Сейчас, стоя на палубе, я будто видела это зарево. Вот что значит для нас Лондон.
— Связь времен! — торжественно заключил Ричард. Слушая жену, он живо представил себе английскую историю, череду королей, премьер-министров, череду законов. Он окинул мысленным взором всю политику консерваторов, тянувшуюся, словно нить, от Альфреда к лорду Солсбери[13]и будто петлей захватывавшую один за другим внушительные куски обитаемой суши.
— Понадобилось много времени, но мы почти закончили; осталось только закрепить достигнутое.
— А эти люди не понимают! — воскликнула Кларисса.
— Бывают разные люди и разные мнения, — ответил ее муж. — Без оппозиции не было бы правительства.
— Дик, насколько ты лучше меня! Ты смотришь широко, а я вижу только то, что здесь. — Кларисса ткнула пальцем в тыл его кисти.
— В этом моя задача, что я и пытался растолковать за обедом.
— Что мне в тебе нравится, Дик, — продолжала она, — ты всегда одинаковый, а я — существо, целиком подвластное настроениям.
— Как бы то ни было, ты существо обворожительное, — сказал он, взглянув на нее потеплевшими глазами.
— Ты правда так думаешь? Тогда поцелуй меня.
Он поцеловал ее со всей страстью, так что ее недописанное письмо соскользнуло на пол. Ричард поднял его и, не спросив разрешения, прочитал.
— Где твое перо? — спросил он и приписал снизу своим мелким мужским почерком:
«Р. Д. loquitur[14]: Кларисса забыла упомянуть, что за обедом она выглядела особенно обворожительно и кое-кого завоевала, из-за чего ей теперь придется учить греческий алфавит. Пользуясь случаем, хочу добавить, что мы прекрасно проводим время в заморских краях, а для того, чтобы это путешествие стало настолько же приятным, насколько обещает быть полезным, нам не хватает лишь наших друзей (то есть тебя и Джона)…»
В конце коридора послышались голоса. Мистер Эмброуз говорил слишком тихо, зато Уильям Пеппер вполне отчетливо и едко произнес:
— К такого рода дамам я не испытываю ни малейшей симпатии. Она…
Но ни Ричард, ни Кларисса так и не узнали его приговора, потому что как раз в тот момент, когда стоило прислушаться, Ричард зашуршал бумагой.
«Я часто сомневаюсь, — размышляла Кларисса в постели над белым томиком Паскаля, который она всюду брала с собой, — действительно ли хорошо для женщины жить с человеком, который нравственно выше ее, ведь так и есть у нас с Ричардом. Становишься настолько зависимой. Кажется, я чувствую к нему то же, что моя мать и женщины ее поколения чувствовали к Христу. Это лишь доказывает, что человеку необходимо нечто…» Затем она погрузилась в сон, как всегда, очень здоровый, дарующий новые силы, разве что в эту ночь ее посещали фантастические видения греческих букв, кравшихся по каюте, — Кларисса проснулась и рассмеялась, вспомнив, что греческие буквы были одновременно теми самыми людьми, что спали сейчас совсем рядом. Потом, представив, как за бортом плещет под луной темное море, она поежилась и подумала, что и муж, и эти люди — ее спутники в плавании. Сны не были ее безраздельным достоянием, но кочевали из одной головы в другую. Этой ночью мореплаватели видели во сне друг друга, что было не удивительно — учитывая, какие тонкие разделяли их перегородки и как странно оказались они оторванными от земли, столь близкими друг к другу посреди океана и вынужденными пристально всматриваться друг другу в лицо и слышать любое случайно оброненное слово.
Глава 4
На следующее утро Кларисса встала раньше всех. Она оделась и вышла на палубу подышать свежим воздухом спокойного утра. Совершая второй круг по судну, она налетела на тощего стюарда мистера Грайса. Кларисса извинилась и тут же попросила просветить ее: что это за медные стойки, наполовину стеклянные сверху? Она гадала-гадала, но так и не догадалась. Когда он объяснил ей, она воскликнула с воодушевлением:
— Я искренне считаю, что на свете нет ничего лучше, чем быть моряком!
— А что вы знаете об этом? — спросил мистер Грайс, ни с того ни с сего рассердившись. — Извините, но что вообще знает о море любой человек, выросший в Англии? Он делает вид, что знает, но не более.
