— Когда-нибудь я дойду до Мананавы.
Лора говорит:
— Кук сказал, что в Мананаве все еще есть беглые. Если ты туда пойдешь, они тебя убьют.
— Неправда. Никого там нет. Дени был совсем рядом. Он говорит, что там, как только туда придешь, сразу становится темно, будто ночь начинается, и приходится возвращаться назад.
Лора пожимает плечами. Она не любит слушать такое. Она встает, смотрит на небо. Птиц больше нет. И тогда она говорит нетерпеливо:
— Пошли!
И мы через поля возвращаемся в Букан. Среди листвы крыша нашего дома сверкает, как светлая лужица.
С тех пор как Мам слегла в лихорадке, она не занимается с нами больше — разве что Священной историей или задаст иногда какой-нибудь пересказ. Она стала очень худая и бледная и выходит из своей комнаты, только чтобы посидеть в шезлонге на веранде. Из Флореаля на дрожках приезжал врач по фамилии Кёниг. Уезжая, он сказал отцу, что лихорадка спала, но нельзя, чтобы она повторилась, иначе это будет непоправимо. Он так и сказал, и я все никак не могу забыть этого слова, оно постоянно вертится у меня в голове, днем и ночью. И от этого я не могу усидеть на одном месте. Мне надо все время двигаться, носиться с самого утра «по горам по долам», как говорит отец, — по выжженным солнцем тростниковым плантациям, слушая однообразные напевы ганни, или по морскому берегу в надежде повстречать Дени, когда тот будет возвращаться с рыбной ловли.
Над нами нависла угроза, я чувствую, как она давит на Букан. Лора тоже ощущает это. Мы ничего не говорим друг другу, но я вижу это в ее лице, в ее обеспокоенном взгляде. Ночью она не спит, мы оба лежим неподвижно и прислушиваемся к шуму моря. Я слышу ровное дыхание Лоры, слишком ровное, и я знаю, что ее глаза сейчас глядят в темноту. Я тоже лежу без сна на своей кровати, отдернув из-за жары москитную сетку и слушая, как пляшут москиты. С тех пор как заболела Мам, я не ухожу больше ночами, чтобы не волновать ее. Но рано утром, еще до рассвета, я начинаю свою беготню по полям или спускаюсь к морю, к границам Ривьер-Нуара. Думаю, я все еще надеюсь встретить там Дени, увидеть, как он сидит под турнефорцией или выныривает из зарослей. Иногда я даже зову его, подаю придуманный нами условный сигнал, шурша тростниковыми листьями. Но он не приходит. Лора считает, что он уехал на другую сторону острова, в Виль-Нуар. Я теперь совсем один, как Робинзон на острове. Даже Лора последнее время все больше молчит.
Мы читаем роман, его каждую неделю печатают в «Иллюстрейтед Лондон ньюс». Это «Нада» Райдера Хаггарда с иллюстрациями, которые одновременно пугают и будят воображение. Мы получаем газету по понедельникам, ее доставляют суда Британско-Индийской пароходной компании с опозданием недели в три-четыре, иногда сразу по три номера. Отец рассеянно пролистывает их и оставляет на столике в коридоре, а мы уже тут как тут: утаскиваем их в наше тайное убежище под крышей, чтобы, лежа на полу в теплой полутьме, читать в свое удовольствие. Читаем мы вслух, большей частью не понимая, что читаем, но с таким наслаждением, что прочитанные слова навсегда врезаются в мою память. Вот говорит колдун Цвите: You ask me, my father, to tell you the youth of Umslopogaas, who was named Bulalio the Slaughterer, and of his love for Nada, the most beautiful of Zulu women{6}. Эти имена живут во мне, словно имена живых людей, с которыми мы повстречались этим летом, под крышей этого дома, который нам скоро предстоит покинуть. I am Моро who slew Chaka the king{7}, — говорит старец. Дингаан, царь, умерший ради Нады. Балека, девушка, которую Чака вынудил выйти за него, убив ее родителей. Коос, собака Moпo, приходившая ночью к своему хозяину, пока тот выслеживал войско Чаки. На завоеванных Чакой землях являются призраки убитых им людей: We could not sleep, for we heard Itongo, the ghosts of the dead people, moving about and calling each other{8}. Когда Лора читает и переводит эти слова, меня пробирает дрожь. И еще когда Чака предстает перед своими воинами: «О Чака! О могучий Слон! Суд его сверкает и разит, как солнце!» Я разглядываю гравюру, на которой полуночные грифы кружат на фоне солнечного диска, наполовину скрывшегося за горизонтом.
А еще есть Нада, Нада Белая Лилия, дочь чернокожей княжны и белого человека, единственная оставшаяся в живых из крааля, истребленного Чакой. У нее огромные глаза, густые кудри и кожа цвета меди. Она прекрасна и необычна в своей одежде из звериных шкур. Сын Чаки Умслопогас, которого она считает своим братом, безумно влюблен в нее. Однажды она попросила Умслопогаса принести ей львенка, и юноша забрался в самое львиное логово. А тут львы как раз вернулись с охоты, и самец зарычал так, что «земля задрожала под ногами». Зулусы убили льва, но львица утащила куда-то Умслопогаса, и Нада оплакивала смерть своего названого брата. Как мы любим эту историю! Мы знаем ее наизусть. Для нас английский, которым недавно начал заниматься с нами отец, — это язык легенд. Когда мы хотим сказать друг другу что-то необычное или открыть какой-нибудь секрет, мы говорим это по-английски, как будто так никто больше не сможет нас понять.
Вспоминаю еще, как один воин ударил Чаку по лицу. Он сказал: I smell out the Heavens above me{9}. И явление Царицы Небес по имени Инсазана-и-Зулу, которая предрекла кару, что должна была вскоре постигнуть Чаку: «Она была так прекрасна, что на нее страшно было смотреть…» А когда Нада Белая Лилия шла на собрание старейшин, то «своей красотой она осеняла каждого из них». Мы на все лады повторяем эти фразы, сидя на чердаке в зыбком предвечернем свете. Сегодня мне кажется, что они несли в себе особый смысл: в них крылась глухая тревога в ожидании грядущих перемен.
Мы по-прежнему мечтаем, разглядывая газетные иллюстрации, только теперь все эти вещи кажутся нам совсем недостижимыми: велосипеды фирмы «Джунон» или «Ковентри машинистс и К°», театральный бинокль «Лилипут», который мог бы мне очень пригодиться в исследовании дебрей Мананавы, не требующие завода часы «Бенсонс» или знаменитые «Уотербери» — в никелированном корпусе с эмалированным циферблатом. Мы с Лорой торжественно читаем вслух, словно стих из Шекспира фразу, напечатанную под изображением часов: Compensation balance, duplex escapement, keyless, dustproof, shockproof, non magnetic{10}. Еще нам очень нравится реклама мыла «Брук» — сидящая на полумесяце обезьянка с мандолиной в лапках, и мы хором декламируем:
We're a capital couple the Moon and I,
I polish the earth, she brightens the sky…{11}
И хохочем. Рождество уже далеко позади — в этом году оно было невеселым, со всеми этими денежными затруднениями, болезнью Мам и запустением в Букане, — но мы по-прежнему играем, выбирая себе подарки на страницах газет. Это всего лишь забава, а потому мы позволяем себе выбирать самые дорогие вещи. Лора, например, присмотрела себе учебный рояль «Чепел» из эбенового дерева, жемчужное ожерелье и эмалевую брошь с бриллиантами — в виде цыпленка, только что вылупившегося из яйца! Ценой в целых девять фунтов! Я выбираю хрустальный графин в серебряной оправе для нее, а для Мам у меня есть вообще идеальный подарок — кожаный сундучок для туалетных принадлежностей «Маппин» с разными флакончиками, коробочками, щеточками, маникюрными принадлежностями и прочим. Лоре очень нравится этот сундучок, она говорит, что обязательно купит себе такой же, но позже, когда станет взрослой девушкой. Себе же я выбираю волшебный фонарик «Нигретти и Дзамбра», граммофон с набором пластинок и запасных игл и, конечно же, велосипед фирмы «Джунон» — они самые лучшие. Лора, которая отлично знает, что мне нужно, выбирает для меня ящик петард Тома Смита, и мы оба весело смеемся над этим.
