– Мастер Дурган, не попадайся на глаза келидцу.
Краем глаза я видел, как дернулась его голова, и я чувствовал его взгляд, пока бежал через многолюдный двор к кухонной двери. Я ощущал себя самым большим дураком, когда-либо появлявшимся на свет. Одно доброе слово ничего не меняло. Дурган все равно означал порку.
Зимний Дар Хегед длился двадцать три дня первого месяца года. Каждое знатное семейство Дерзи присылало своего представителя, дениссара, который приезжал, чтобы доставить полагающуюся долю налогов, узнать, сколько людей, лошадей и провианта необходимо приготовить к весенней кампании, разобрать тяжбы с другими семействами, рассказать, какое именно дело нуждается во внимании повелителя. Улицы Кафарны были запружены знатными воинами и их свитой, солдатами с мрачными лицами, сопровождающими обозы с деньгами, людьми, взволнованными встречей с родственниками или детьми, перешедшими после женитьбы в другой клан. Уличные торговцы, лавочники и владельцы постоялых дворов пытались извлечь максимальную выгоду из приезжих, то и дело вспыхивали ссоры и драки, связанные с дележом земель или собственности. Дар Хегед был временем заключения браков, объявления о помолвках, составления контрактов, оформления торговых и юридических сделок всех видов.
У меня не было возможности наблюдать за суетой улиц, только за делами принца. Александр сидел в меньшем из двух позолоченных кресел на возвышении в глубине закопченного Зала в обществе десяти советников, представителей старейших фамилий Дерзи. Но они присутствовали здесь только для вида. Император, или в данном случае его сын, имел право сказать последнее слово по любому вопросу. Ряд налогоплательщиков и просителей тянулся через всю огромную залу, вдоль стен которой толпились сочувствующие: домочадцы, слуги и просто зеваки, те, кто сумел пробиться через толпу.
Мой стол стоял справа от кресла принца, под углом и довольно близко, так, чтобы я мог видеть и слышать и принца, и стоящего перед ним просителя. Рядом с моим столом стоял еще один, на нем лежал метр, стояли весы и ряд блестящих медных гирь. Управлялся со всем этим Главный императорский рикка магистрата мер и весов. В каждом городе и деревне, где был рынок, был и рикка, следящий за весами торговцев, проверяющий качество монет и контролирующий сделки.
Наша работа начиналась рано утром и продолжалась до самого вечера. От долгого писания у меня ныла рука, и все пальцы были заляпаны чернилами. Дело каждого посетителя записывалось в переплетенный в кожу огромный том, туда же переписывались все относящиеся к делу письма и документы, оригиналы которых отсылались не приехавшим на Дар Хегед ответчикам.
Присутствие в Зале чужеродца, да еще и раба, возмущало дерзийцев. Они давали мне понять это, проходя мимо или ожидая, пока я закончу оформление их бумаг: до меня доносились высказанные громким шепотом ругательства, проклятия и описания того, какой именно должна быть моя смерть. Наверное, Дурган был прав, меня выставили на всеобщее обозрение с какой-то целью. Я замечал быстрые взгляды и перешептывания, явно касающиеся меня и той роли, которую я сыграл в падении лорда Вейни и гибели лорда Сьержа. Все перешептывания замолкали, когда принц бросал на болтунов хмурый взгляд, но как только он приступал к разбору следующего дела, они принимались за свое.
Несмотря на все это, мне нравились мои обязанности. Рядом со мной пылал громадный камин, передо мной проходило множество новых людей, и, хотя большинство дел было заурядным и скучным, встречались интересные моменты и забавные происшествия. Более того, когда я вернулся в дом после первого дня, Дурган распорядился, чтобы меня больше не запирали в подвал. Зерун, правда, постарался, чтобы о моей дурной репутации стало известно всем рабам – ни один из них не осмеливался говорить со мной – но я был счастлив хотя бы просто слышать дыхание других человеческих существ рядом с собой. Так было гораздо легче отогнать ночные страхи, продолжавшие преследовать меня. Так я мог сопротивляться кошмарам, снова и снова возвращающимся ко мне.
Что же до Александра, он ненавидел свои обязанности. Он сухо разговаривал со всеми посетителями, даже если они приносили с собой набитые богатыми подарками сундуки, предназначенные для отправки в сокровищницы Загада.
– Чем я провинился, что приговорен к сидению на этом стуле? – Воскликнул он на третий день, перед тем как перед ожидающей толпой дерзийцев распахнулись двери. Он ежился и ерзал под тяжелой алой мантией, наброшенной ему на плечи. – Если уж мой отец имеет счастье быть Императором, пусть он несет и полагающиеся Императору обязанности. Ну какое мне дело до того, что Дом Горуш присвоил себе три поля Дома Рыжки? Что мне до дочки Хамрашей и ее приданого? Не хотел бы я увидеть у себя в постели эту уродину даже за три ее приданных! Как мне хочется посоветовать им поджечь все полагающиеся ей поля, а саму девицу швырнуть в огонь!
Управляющие принца вздрагивали от его тирад и падали ниц каждый раз, когда наступало время отпирать двери и впускать народ. Но, несмотря на все грубости, высказанные частным порядком, на публике принц был спокойным и вежливым. Он чувствовал, когда ему следует вмешаться и применить власть, а когда лучше предоставить спорщикам разрешать их проблему самостоятельно. Но в большинстве случаев он принимал сторону того, кто приносил больше доходов казне, приводил больше людей и лошадей, или того, чья дочка была красивее. Вполне оправданная позиция, если ты не принадлежишь к слабой стороне и у тебя нет обостренного чувства справедливости. Император должен быть уверен в завтрашнем дне.
Я изо всех сил старался убедить себя, что ничего не изменилось со дня того обеда, но все чаще ловил себя на том, что мои глаза непрестанно ищут в толпе келидского демона. Еще я старался понять, не сказалось ли уже его присутствие на жизни дворца. Дерзийский дворец предоставлял демону массу возможностей, и ни один из эззарианских Ловцов, если таковые еще оставались, не стал бы рисковать охотиться на него здесь. Наверняка, демон появился по нелепому совпадению именно в том месте, где тот, кто знал (и, возможно, последний из тех, кто мог знать), что он на самом деле, был бессилен что-либо сделать с ним. Однако я не замечал в келидце явных следов одержимости. Никакой чрезмерной жестокости. Никаких приступов безумия. Только обаяние и вежливый интерес к происходящему. Почему? Я гнал от себя этот вопрос, но он снова неизменно возвращался.
Ближе к вечеру на четвертый день наши занятия были прерваны неожиданным выходом в город.
Самым влиятельным в Дерзи было семейство Фонтези, оно уступало только семейству Денискаров, Дому самого Императора. Владения Фонтези включали в себя значительную часть северного Азахстана, а также миллионы гектаров земель завоеванных территорий Сенигара и Трайса. Если у других землевладельцев в Кафарне обычно был только огромный дворец, а все их угодья находились где-нибудь в провинции, Фонтези владели двумя третьими собственно территории Кафарны. Купцы и домовладельцы из кожи вон лезли, лишь бы выплатить ренту, рекой текущую в сундуки семейства Фонтези.
С другой стороны, Юрраны были самым обычным Домом. Они не только не входили в Десятку Императорского Совета, но и даже в Двадцатку крупных титулованных землевладельцев. Юрраны были скорее купцами, чем воинским кланом. Но они не бедствовали. Наоборот. Они занимались торговлей специями и весьма преуспели. Но, поскольку их богатство состояло из золота и специй, а не из земель и лошадей, с ними никто не считался.
