— Стало быть, ты не жалуешься?
Итани пожал плечами. Еще очко в его пользу. Парню не нравится старший, это ясно, и все-таки он не жалуется, хотя есть возможность — с ним рядом глава Дома. Марчата это устраивало еще по одной причине: коль скоро Итани оказался порядочным человеком, ночь обещала быть менее гадкой.
— А что еще в Киринтоне не так, как у нас? — спросил Итани, и Марчат стал рассказывать. О Гальте своего детства. О войне с Эймоном, о сборе черники, о зимних праздничных кострах, куда приносят на сожжение свои грехи. Юноша внимательно слушал, понимающе кивал. Вполне возможно, он просто заискивал, но делал это умело. Вскоре Марчата охватила тоска по полузабытому. Когда-то он жил в собственном мире — до того, как дядя отправил его сюда.
Дорога, которой они шли, и днем была малолюдной, не говоря о глухой ночи. В темноте щербатая брусчатка, а потом неровная земля стали еще менее пригодны для ходьбы — того и гляди споткнешься, — а мошкара и ночные осы тучами роились вокруг, радуясь относительной прохладе. В древесных кронах звенели цикады. Пахло дождем и луноцветами. Ни в одном из домов, освещенных свечами и фонарями, на путников как будто не обращали внимания. Спустя некоторое время пропали и эти последние следы Сарайкетской окраины. Здесь город заканчивался. Поля вплотную подступали к дороге. По пути дважды попадались группки людей — просто проходили мимо, даже не взглянув. Один раз в траве зашуршало что-то крупное, но с дороги ничего не было видно.
Приближаясь к предместью, Марчат почувствовал, как юноша замедлил шаг, словно робея — то ли заразился его страхом, то ли по какой другой причине. Когда впереди замерцали первые огни поселения, Итани заговорил:
— Марчат-тя, я тут подумал…
Вилсин попытался изобразить внимание соответствующей позой, но посох помешал. Тогда он просто спросил:
— О чем же?
— Скоро истекает срок моего договора.
— Правда? А сколько тебе лет?
— Двадцать. Просто я рано его заключил.
— Да уж. Сколько же тебе было? Пятнадцать?
— Есть одна девушка, — произнес Итани, смущенно подбирая слова. — Она… в общем, она не из рабочих. Мне кажется, мое положение ее стесняет. Я не ученый и не переводчик, хотя знаю и счет, и азбуку. Вот и подумал: вдруг у вас есть на примете место…
Даже в темноте Марчат увидел, как руки парня сложились в позе уважения. Так вот оно что…
— Думаешь, если устроишься повыше, она станет любить сильнее?
— Тогда ей будет со мной полегче, — ответил Итани.
— А тебе самому?
Он улыбнулся и пожал плечами.
— Моя работа — таскать тяжести. Бывает утомительно, но не сложно.
— Сейчас не припомню ничего подходящего. Хотя постараюсь поискать.
— Спасибо, Вилсин-тя.
Они прошли еще десяток шагов. Свет как будто сгустился. Залаяла собака, но не настолько близко, чтобы внушить опасение. К тому же на лай никто не отозвался.
— Это подруга подговорила тебя ко мне обратиться? — спросил Марчат.
— Она, — согласился Итани. Стеснение в его тоне исчезло.
— Ты влюблен в нее?
— Да, — ответил парень. — Хочу, чтобы она была счастлива.
«Это не одно и то же», — подумал Марчат, но вслух говорить не стал. Когда-то и он был в таком возрасте и не настолько выжил из памяти, чтобы знать: стариковское занудство ничего не даст. Ко всему, они уже пришли по назначению.
Улочки предместья были грязны и пахли больше отхожей ямой, нежели цветами. Домики с полусгнившими кровлями и грубыми каменными стенами стояли наискось к дороге. Пройдя два перекрестка до середины поселения, путники очутились перед приземистой длинной постройкой, стоящей у въезда на местную площадь. На крюке у двери висел фонарь. Марчат поднял руку.
— Жди меня здесь. Вернусь, как только смогу.
Итани понимающе кивнул. Насколько Марчат смог разглядеть, в позе юноши не было ни возражений, ни колебания. Сам он едва ли ответил бы тем же, попроси его кто стоять в этой дыре посреди ночи невесть сколько времени. «Да пребудут с тобой боги, бедняга, — подумал Марчат. — И со мной, раз уж я тебя сюда привел».
Внутри было темно. Потолок нависал над головой, а стены давили, хотя комната была довольно просторной. Ощущение было как в пещере. Сходство усиливали запах плесени и застоявшейся воды, черные дыры дверных проемов и арочные переходы в соседние комнаты. У стены стоял низкий стол, возле него — двое мужчин. Один — дюжий увалень с кинжалом за поясом — сразу впился в Марчата глазами. Второй, с лицом, круглым, как луна, приятный на вид, приветственно кивнул.
— Ошай, — произнес Марчат в ответ.
— Добро пожаловать в наше скромное обиталище, — произнес лунолицый и улыбнулся. «С такой вот вежливой улыбкой, верно, сажают на тонущий корабль», — подумал Марчат.
— Мне сюда? — спросил он.
Ошай кивнул на грубо сколоченную дверь в глубине полутемной комнаты, еле заметную в свете свечи.
— Он ждет, — сказал Ошай.
Марчат проворчал что-то под нос и побрел в темноту. Дверная створка прогнила от сырости, кожаные петли отвисли. Пришлось приподнять дверь за ручку, чтобы закрыть за собой. Комната для встреч оказалась меньше, светлей и уединеннее. В стенной нише стояла оплывшая до половины ночная свеча. Еще несколько горело на столике, а сидел за ним не кто иной, как андат. Бессемянный. У Марчата мурашки поползли по спине, когда существо стало его разглядывать черными глазищами. Даже в наилучшей обстановке встреча с андатом выбивала из колеи.
Марчат принял позу приветствия. Бессемянный ответил тем же, после чего подвинул собеседнику табурет и пригласил садиться. Марчат так и сделал.
— А поэт не догадывается, что ты здесь? — спросил он.
— Великий поэт Сарайкета весь вечер пьет как лошадь. По своему обыкновению, — ответил андат тоном будничным и ровным, словно зеркало. — Ему безразлично, где я и что делаю.
— Женщина, я слышал, уже здесь?
— Да. Ошай сказал, она то, что нам нужно. Покладистая, доверчивая и бесконечно наивная. Едва ли испугается и сбежит, как та. Вдобавок она с Ниппу.
— Ниппу? — переспросил Марчат и усмехнулся. — Это же на краю океана! Не боишься навлечь подозрения? С какой стати простой крестьянке с полудикарского острова плыть в такую даль, чтобы избавиться от младенца?
— Повод сам придумаешь, — отмел возражения Бессемянный. — Главное, она говорит только на островных языках. Если бы рядом с ее деревней был порт, она наверняка выучила бы одно из цивилизованных наречий. А так ты сможешь использовать Ошая как переводчика. Все просто.
— Моя распорядительница может знать ее язык.
— А нельзя ли переложить это на кого-нибудь, кто не знает? — спросил андат. — Или у тебя в Доме все — полиглоты?
