Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 84
Надька заняла свое место за рулем. Одинец посмотрел на нее краем глаза. Увидел все и сразу: бриллиант на пальце, но бриллиант неочищенный, желтой воды. Дорогая обувь. Путает русские слова с французскими, косит под парижанку. Жесткая. Алчная. Но молодая. В шестьдесят лет мужчины особенно чтят молодость.
Одинец с удовольствием поглядывал на Надьку. У нее был лоб – чистый и блестящий, как мытая тарелка. Глаза зеленые, что почти нереально с черными волосами. Высокие скулы. Изысканный овал. Кожа слегка смуглая, как абрикос. И запах цветения. Это не парфюм. Такой запах нельзя создать искусственно. Это запах юности, аромат июня.
У Одинца ходили ноздри.
Договорились о гонораре. Надькины услуги стоили тысячу долларов. Одинец пообещал две. Алиса ничего не должна знать.
Квартиру подобрали в Крылатском. Там проживало правительство. А уж они-то знают, где жить. Экология.
Квартира располагалась на пятом этаже, окнами во двор. В стекло стучал старый клен, как в песне.
Одинец был счастлив. Он сказал, что эта квартира легла ему на сердце, как будто он жил здесь в детстве, а теперь вернулся в отчий дом.
Вечером пошли в ресторан. Играла музыка. Танцевали. Одинец прижимал Надьку к сердцу, шептал на ушко волнующие скабрезности. Был очень мил, но Надька ждала денег.
Вместо денег Одинец вытащил из футляра гранатовый браслет и надел на запястье. Надька онемела от красоты. Одинец объяснил, что это настоящие гранаты, работа Картье, цена браслета втрое превосходит гонорар.
Надька решила отблагодарить щедрого ювелира и в этот вечер вдохновенно импровизировала с его телом. Тело, кстати, оказалось моложе лица.
Оформлением занимался Борис. Одинец рассчитался с фирмой и уехал в Петербург. Алиса была довольна.
Через пару месяцев Надьке понадобились деньги, и скрепя сердце она понесла браслет в комиссионку. Оценщик – молодой парень с длинными волосами – покрутил браслет в руке и сказал, что гранаты настоящие, но индийские. Такие браслеты продаются в магазине «Ганг» по цене примерно семьдесят долларов. Надька сначала оцепенела. Потом ее охватила ярость.
Она вернулась домой и стала скидывать со стеллажа глиняные кувшины – последнюю коллекцию Ксении. Имитацию древних раскопок. Ксения сначала обжигала глину, а потом искусственно старила. Кувшины раскупались мгновенно. Художественные салоны не могли удовлетворить спрос и постоянно заказывали Ксении новую партию. Эти кувшины кормили и салоны, и Ксению. Работа была выгодная, но сложнопостановочная. Надо было проделать много операций, прежде чем кувшины принимали товарный вид: сизые от времени, изящные, с длинным, узким горлом.
Надька стала скидывать на пол полугодовой труд Ксении. Кувшины разлетались на крупные фрагменты. Надька топтала их ногами в пыль.
Ксения вернулась домой и увидела пол в черепках и обессиленную Надьку с остановившимся взглядом.
Ксения ничего не поняла, но поняла. У дочери – срыв. А кто виноват? Ксения. Она никогда не пускала дочь в свою жизнь и сама не пыталась проникнуть в ее душу. Не пыталась встать на ее место. Жила без обратной связи. У тебя – твоя дорога, у меня – моя. Я тебя родила, и барахтайся как хочешь. Но ведь и Ксения так жила, без поддержки, без мужского плеча. Что поделаешь, такая участь. Но куда ни погляди, у всех такая участь. Или почти у всех.
Ксения молча стала собирать черепки и молча плакать.
Надька не могла вынести эту покорность. Лучше бы мать изругала ее и даже избила.
Надо жить отдельно. Надо разъезжаться. Соседка продавала однокомнатную квартиру. Очень удобно – вместе и врозь. Но Надька воспринимала это жилье как плевок в лицо. Больше того, как плевок в ее мечты, в ее будущее. Она видела себя только в сером породистом доме с чугунными кружевными балкончиками. Только в просторной 200-метровой квартире с белыми стенами и белыми занавесками. А на стене – живопись от Левы Рубинчика. Он понимал в современных гениях. И среди всего этого – Надька в кимоно, стилизованная под японку. Так должно быть. И так будет. А пока что бедная Ксения ползает по полу и собирает черепки. Она еще цветет, но уже видны черты близкой старости. Бедная, бедная Ксения. Да и все люди – бедные, бедные… Как мало отпущено природой на цветение, каких-нибудь тридцать лет. И все. А потом пустое доживание в отсутствии любви и смерти.
Надька позвонила Борису, попросила о встрече. Зачем? Непонятно. Они встретились на Ленинских горах, возле церкви. Церковь была открыта. В углу лежала мертвая бабка. Ее отнесли на всю ночь, чтобы она пропиталась святостью и предстала перед Господом в наилучшем виде.
Борис перекрестился, и по его привычному жесту Надька поняла, что он верующий. Надька подумала и тоже перекрестилась.
– Наоборот, – тихо поправил Борис. – Сначала к правому плечу, потом к левому.
– А не все равно?
– Нет.
Надька перекрестилась как положено.
Постояла, вслушиваясь в себя. И почувствовала, что ей стало легче.
«Прости нам долги наши, яко мы прощаем должникам нашим…» Значит, Одинца надо простить. Будет легче. Иначе злоба прогрызет душу и взорвет все вокруг.
Домой Надька вернулась тихая. Было такое чувство, будто побывала в парной. Все поры прочистились и дышали. Что бы это значило? Неужели действительно кто-то милосердный смотрит сверху и помогает?… Но тогда почему он не карает подлецов? Почему столько зла?
На другой день Надька не пошла на работу. Забрала Машу из яслей и отправилась с ней гулять.
Они бродили по парку, качались на качелях. У Маши был привлекательный характер. Она терпеливо пережидала очередь из детей, потом садилась и качалась с чувством справедливости. Вперед не лезла, но и своего не упускала.
В ясли вернулась спокойно: так надо. Главное – не обманывать, не нарушать в ее душе чувства справедливости и целесообразности.
Надька присела на корточки перед Машей и впилась глазами в личико дочери, стараясь перекачать в нее свою любовь. А Маша с благоговением смотрела на маму, и было ясно: ничего более прекрасного она не видела в своей маленькой жизни.
– Ты меня любишь? – спросила Надька.
– Да…
– За что?
– За мордочку и за волоски.
Надька задумалась. Люди делятся не на хороших и плохих. А на своих и чужих. Какая бы Надька ни была, для Маши она самая лучшая.
– Ну, пока… – Надька поднялась, вскинула ладошку.
Маша тоже вскинула ладошку. Пока – значит, пока. Значит, так надо.
Надьке нужны были деньги. Много. Двести тысяч долларов, чтобы расселить коммуналку. Предварительную работу Надька уже вела. Сима находила дешевые однушки в бросовых районах.
Двести тысяч – это большая сумма, но не такая уж большая. Алиса ворочала гораздо более серьезными суммами. Но у Алисы не одолжишь. Она и слушать не будет, просто выгонит, и все. Остается надеяться на случай.
Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 84
