– Если вы отошлете Берти домой, икона ваша, – сказала Джессика. – Если нет, она пойдет на аукцион «Кристи».
Если бы Джессика понимала состояние Дейна, она остановилась бы на первой фразе. Нет, если бы она полностью понимала, она вскочила бы и бежала без оглядки. Но она не могла понимать того, что сам лорд Дейн никак не мог осмыслить. Он хотел получить нежную русскую Богородицу, с ее полуулыбкой, полутоской, с хмурым младенцем Иисусом, хотел, как ничто другое в жизни. Когда он смотрел на икону, у него почему-то перехватывало горло.
Работа была выдающаяся – и как произведение высокого искусства, и по человеческим меркам. До этих пор его всегда трогало искусство. Но то, что он испытывал сейчас, даже отдаленно не напоминало те приятные чувства. Он не знал им названия – как не знал в восьмилетнем возрасте. Он и не трудился давать им имя, просто раз за разом отпихивал их со своего пути, как и одноклассников, пока они не перестали его мучить.
Он не давал этим чувствам созреть, и они остались на примитивном уровне. И когда они сейчас захватили лорда Дейна, он не мог реагировать на них по-взрослому. Не мог сказать себе, что Берти Трент – чертовски назойливый человек, которого давно надо было отослать паковать чемоданы. Маркизу это не приходило в голову, коль тупоголовая сестрица была готова за него щедро платить – для Дейна это скорее означало откупиться.
Все, что Дейн сейчас видел, – это исключительно красивую девушку, которая дразнит его желанной игрушкой. Он предложил ей взамен солидный выкуп, а она засмеялась и пригрозила выбросить свою игрушку в уборную.
Много позже лорд Дейн поймет, что в тот момент ему сверлило мозг именно такое сравнение, или какое-то столь же идиотское.
Но это – позже.
А пока он был восьмилетним внутри и тридцатитрехлетним снаружи, а значит, сам не свой.
– Мисс Трент, никаких других условий, – сказал он угрожающе тихим голосом. – Я плачу полторы тысячи фунтов, вы говорите: «Идет», – и все, довольные, расходятся по домам.
– Нет, – сказала она, упрямо вздернув подбородок. – Если вы не отошлете Берти домой, я никаких дел с вами иметь не буду. Вы губите его жизнь. Это не компенсировать никакими деньгами. Я не продам вам икону, даже если буду на последней стадии голодания.
– Легко говорить на полный желудок, – сказал он, Потом насмешливо процитировал по-латыни Публия Сира: – «Каждый может держать руль, когда море спокойно».
Она на том же языке процитировала того же мудреца:
– «Нельзя надеть один ботинок на обе ноги».
Дейн ничем не выразил своего удивления.
– Оказывается, вы углублялись в Публия. В таком случае странно, что умная женщина не видит того, что у нее перед глазами. Я не играю с вами в мертвые языки, мисс Трент. Вы правите кораблем в рискованной близости от опасных вод.
– Потому что в них тонет мой брат, – сказала Джессика, – потому что вы держите его голову под водой. Я не настолько сильна, чтобы выдернуть вашу руку, но у меня есть то, что вы хотите и что даже вы не можете отобрать. – Ее глаза сверкнули. – У вас есть только один способ получить эту вещь, милорд Вельзевул. Отошлите его в Англию!
Если бы Дейн был способен рассуждать по-взрослому, он понял бы, что ее объяснение разумно, более того, он сам так же поступил бы, окажись на ее месте. Может, даже похвалил бы ее за то, что внятно и точно сказала, чего хочет, а не пыталась манипулировать им с помощью женских уловок и ужимок.
Но он не мог рассуждать по-взрослому.
Вспышка в ее глазах должна была безвредно встретиться с его взглядом. Вместо этого она прострелила его насквозь и подожгла внутренний фитиль. Он подумал, что этот фитиль – злость, что если бы она была мужчиной, он вышвырнул бы ее саму прямо сквозь стену. Он подумал, что коль она женщина, он найдет другой, равно эффективный способ преподать ей урок.
Он не знал, что вышвырнуть ее – значит, поступить противоположно тому, чего он хочет. Он не знал, что урок, который он желает преподать, – это урок Венеры, а не Марса. «Искусство любви» Овидия, а не «Записки о галльской войне» Цезаря.
Следовательно, он сделал ошибку.
– Нет, вы плохо видите, мисс Трент, – сказал Дейн. – Всегда найдется другой способ. Вы думаете, его нет, потому что полагаете, что я играю по милым правилам, принятым в обществе. Например, думаете, что, поскольку мы в общественном месте, я буду заботиться о манерах. Возможно, даже думаете, что меня заботит ваша репутация. – Он злобно улыбнулся. – Может, передумаете, мисс Трент?
Джессика прищурилась.
– По-моему, вы мне угрожаете, – сказала она.
– Позвольте пояснить, как вы прояснили мне свою угрозу. Я могу за тридцать секунд погубить вашу репутацию. За три минуты – стереть ее в порошок. Мы оба знаем, не так ли, что, будучи тем, кто я есть, я без труда это проделаю. Вы стали предметом спекуляций уже потому, что замечены в моем обществе. – Дейн сделал паузу, чтобы до нее дошло.
Она промолчала. В прищуренных глазах сверкали злобные искры.
– Вот как это будет, – продолжал он. – Если вы принимаете мое предложение в полторы тысячи, я веду себя прилично, провожаю вас до кабриолета и слежу за тем, чтобы вы благополучно доехали домой.
– А если я его не принимаю, вы сделаете попытку погубить мою репутацию, – сказала Джессика.
– Это будет не попытка, – сказал Дейн.
Она выпрямилась и сложила на столе руки в изящных перчатках.
– Я бы хотела посмотреть, как вы это сделаете.
Глава 4
Дейн предоставил мисс Трент более чем достаточно возможностей увидеть свою ошибку. Предупреждения не могли быть яснее.
В любом случае медлить в такой ситуации – значило бы показать свою неуверенность, хуже того – слабость. Вести себя так с мужчиной опасно. С женщиной – фатально.
И потому лорд Дейн наклонился к ней ближе, так что его огромный итальянский нос Узиньоло был в дюйме от нее, и тихо сказал:
– Молитесь, мисс Трент.
Он просунул руку, голую руку, потому что снял перчатки перед тем, как приступить к еде – под рукав ее ротонды и добрался до верхней пуговки легкомысленной серой перчатки.
Дейн расстегнул перламутровую пуговку.
Джессика посмотрела на руку, но не шелохнулась.
Потом, прекрасно понимая, что на них устремлены взгляды всех присутствующих и шумные разговоры стихли до шепота, Дейн заговорил по-итальянски. Тоном любовника он говорил о погоде, о серой кобыле, которую задумал купить, о состоянии парижских сточных канав… Хотя сам он никогда не соблазнял женщину и не нуждался в этом, он видел и слышал, как это делают другие несчастные, и точно повторял их смехотворные интонации. Пусть все подумают, что они любовники. При этом он ловко работал над пуговками, приближаясь к ее запястью.
