– Они по-прежнему числятся как муниципальные служащие?
– Понятия не имею, извините.
– А ты когда-нибудь работал с ними вместе?
– Только с Дейвом.
– Он что-нибудь говорил о Клер Стрэчен и о том, что с ней произошло?
– Что-то говорил.
– Ты помнишь что-нибудь конкретное?
– Например?
Фрэнки тут – на своей территории, поэтому мы молчим, когда он снова вступает в разговор.
– Да все, что угодно. О Клер Стрэчен, об убийстве, вообще хоть что-нибудь?
– Ну, он говорил, что она была типа не в себе.
– В каком смысле?
– Чокнутая. Дейв говорил, что ей самое место – в психушке.
– Да?
– Она все время смотрела в окно и гавкала на поезда.
– Гавкала? – переспросил Эллис.
– Ага, лаяла, как собака.
– Ни хрена себе.
– Да, так он и говорил.
Радкин ловит мой взгляд и ведет дальше:
– А о ее приятелях Дейв ничего не говорил?
– Ну, как вам сказать, она же была девушка популярная.
– Так, – киваю я.
– И еще он говорил, что она все время была бухая и давала всем здешним мужикам и что иногда из-за нее тут бывали драки и все такое.
– Как это происходило?
– Я не знаю, это вам надо спросить у тех, кто здесь тогда тусовался. Вроде бывало, что кто-то ее ревновал.
– А она-то сама была не особенно разборчива, так ведь?
– Да нет, не особенно.
– Она и персоналу давала, – говорит Радкин.
– Такого я не знаю.
– Зато я знаю, – продолжает он. – В тот день, когда ее убили, она успела принять твоего приятеля Кеннеди, Роджера Кеннеди.
Колин промолчал.
Радкин наклоняется вперед и говорит:
– А что, у вас здесь все те же порядки?
– Нет, – отвечает Колин.
– Смотри-ка, а ты покраснел, – смеется Радкин, вставая.
– В какой комнате она жила? – спрашиваю я.
– Я не знаю. Но могу показать вам второй этаж.
– Спасибо.
Мы с Колином поднимаемся наверх вдвоем.
На втором этаже я говорю:
– Значит, из прежних постояльцев здесь никого не осталось?
– Нет, – отвечает он, – хотя подождите…
Он доходит до конца узкого длинного коридора и стучит в дверь, затем открывает ее.
Он говорит с тем, кто находится в комнате, потом подзывает меня.
Пустая светлая комната, пустой стол и стул, залитые солнечным светом. На кровати лицом к стене, спиной ко мне лежит человек. Колин указывает мне на стул, потом говорит:
– Это Уолтер. Уолтер Кендалл. Он был знаком с Клер Стрэчен.
– Мистер Кендалл, я – сержант Фрейзер, сотрудник Лидского уголовного розыска. Мы расследуем возможную связь между убийством Клер Стрэчен и недавним преступлением, совершенном в Лидсе.
Колин Минтон кивает, уставившись на спину мистера Кендалла.
– Колин говорит, что вы знали Клер Стрэчен, – продолжаю я. – Я был бы вам очень благодарен, если бы вы рассказали мне что-нибудь о мисс Стрэчен или о дне, когда она была убита.
Уолтер Кендалл не шевелится.
Я смотрю на Колина Минтона и говорю:
– Мистер Кендалл?
Не отворачиваясь от стены, Уолтер медленно и четко говорит:
– Я помню вечер среды и утро четверга, когда проснулся от жутких криков, доносившихся из комнаты Клер. Это был настоящий животный вой. Я встал с постели и побежал по коридору. Она жила на втором этаже, в комнате рядом с лестницей. Дверь была заперта, и я минут пять барабанил по ней, пока она наконец не открыла. Она была одна, в слезах и в поту. Я спросил ее, что случилось, и все ли в порядке. Она сказала, что ей просто приснился дурной сон. Я спросил, что за сон? Она сказала, что чувствовала страшную тяжесть, как будто на ее грудь давила страшная сила, и она не могла дышать. Как будто из нее выдавливали саму жизнь. Она думала, что больше никогда не увидит своих дочерей. Я сказал, что она, наверное, просто что-нибудь съела. Ерунда, конечно, я и сам в это не верил, но что мне еще было говорить? Клер улыбнулась и сказала, что этот сон снится ей каждую ночь уже целый год.
Комната затряслась от проходящего мимо поезда.
– Она попросила, чтобы я остался у нее на ночь. Я лежал сверху, на покрывале, гладил ее по голове и спрашивал, не выйдет ли она за меня замуж. Я и раньше это часто говорил, но она только смеялась и отвечала, что принесет мне одно несчастье. Я сказал, что мне все равно, но она меня не хотела. Так – не хотела.
У меня пересохло во рту. В комнате было жарко, как в духовке.
– Она знала, что скоро умрет, сержант Фрейзер. Знала, что однажды они до нее доберутся. Доберутся и убьют.
– Кто? Что вы имеете в виду – убьют?
– В тот день, когда я с ней познакомился, она была пьяная, и я не обратил на это внимания. То есть в таком заведении, как это, можно наслушаться всякого. Но она не унималась и все время повторяла: «Они меня найдут и убьют». И она оказалась права.
– Простите, мистер Кендалл, но я не уверен, что правильно вас понял. Она не говорила, кто именно должен был ее убить и почему?
– Полиция.
– Полиция? Она сказала, что ее собираются убить полицейские?
– Особая полиция. Так она и сказала.
– Особая полиция? Но почему?
– То ли она что-то видела или знала, то ли они думали, что она что-то видела или знала.
– Она не рассказывала, что именно?
– Нет. Не рассказывала. Говорила, что не хочет втягивать нас в эту историю и подвергать опасности.
– А полицейским, расследовавшим ее убийство вы, конечно, ничего такого не рассказывали?
– Как будто они стали бы слушать. Они меня и так всерьез не воспринимали, особенно после того, что со мной случилось.
– Почему? Что с вами случилось, мистер Кендалл? – спрашиваю я.
Уолтер Кендалл переворачивается на другой бок и улыбается: его глаза – два бельма. Он слепой.
– Как это произошло? – спрашиваю я.
– Пятница, 21 ноября 1975 года. Я проснулся слепым. Я смотрю на Колина Минтона, он пожимает плечами.
– Раньше я видел, а теперь я слепой, – смеется Кендалл.
Я встаю.
– Спасибо, что уделили нам время, мистер Кендалл. Если вам придет в голову что-нибудь еще, пожалуйста…
