Ночь. Светлое звездное небо.
Воды залива тихо шелестели. На другой стороне, над сгорбленной избушкой лодочной станции, мерцала умирающая лампочка. Будто передавала в космос азбукой Морзе сигналы о помощи.
Мы были одни. Я жарко поцеловал ее в губы, бесцеремонно помял груди, жадно пощупал попу, потом грубо задрал ее юбочку, сорвал трусики и сильно вошел. Четвертый раз за этот день.
Трахаться она любила и умела. К тому же она была нимфоманкой. Ей всегда мало. А между ее ножек всегда мокро.
Я быстро вскипел, спешно отпрянул и разрядился на песок. Она с сожалением посмотрела на мой опавший предмет.
Мы познакомились только вчера, но уже сегодня были закадычными друзьями и щедрыми любовниками. Она была опытным и спокойным человеком. В свои семнадцать лет она уже повидала такое, что мне и не снилось, поэтому относилась к жизни с философской скукой, безмятежностью и смирением.
Моя спутница захотела писать и тут же у лодки запросто присела. Трусики ей не пришлось снимать — они, разорванные мной, белели на песке в нескольких шагах. Ударила струя. Ее пузырь был полон, и облегчалась она долго, с заметным удовольствием.
Я наблюдал за ней с легким любопытством.
— Тебе интересно? — спросила она.
— Что?
— Что-что. Смотреть, как я ссу?
— Ну так…
— Подойди. — Журчание из-под нее прекратилось. Я неохотно слез с лодки и подошел.
Она взяла мою руку, потянула ее вниз, заставив меня присесть, и сунула ее под себя, ладонью вверх. Потом вновь стала писать. Горячая струя ударила по пальцам.
Мы искупались. Голышом. Вылезли на берег. Она дрожала от холода. Я откупорил последнюю бутылку вина. Она выпила, согрелась, и ее язык развязался.
Долгое время у нее был друг. Ему было около пятидесяти. Он трахал ее, когда хотел и как хотел, но зато всегда подкидывал денег. Впрочем, стоял у него плохо. Больше всего он любил смотреть, как она писает на толчке, и при этом подставлять под ее струю свою ладонь. Со временем она так к этому привыкла, что, опустошая мочевой пузырь в одиночестве, ощущала, что ей чего-то недостает. Приучил, гад!
Три часа ночи. Вдруг, как в кинофильме, раздается мощный взрыв, и лодочная станция на другой стороне залива, вместе с огненным облаком, взлетает на воздух. А потом, будто на рапиде, деревянные обломки вперемешку с комьями земли медленно осыпаются в воду. Старой лодочной станции больше нет.
Я не могу поверить своим глазам.
Она с фатальной невозмутимостью смотрит на этот кусочек крутого боевика, случившегося взаправду, и говорит, притворно зевая:
— Скучно, поручик!
11
Азикофф проявил чудеса ловкости. Пока трое угрюмых молодцов боксерского вида в дорогих кожаных куртках поджидали его у первого подъезда, где он жил, Азикофф, воспользовавшись чердачным люком, взобрался на крышу, перешел в другой конец дома и вскоре выскользнул из последнего подъезда, рыбкой нырнув в кусты. Его маневр остался незамеченным.
— Кто такие? — спросил я, когда мы дворами и закоулками поспешали в сторону хозяйственного магазина.
Я не был удивлен: с Азикоффым постоянно что-то такое случалось.
— Владельцы паштета ко мне подослали, — озлобленно отвечал он. — Я тогда, кроме паштета, еще занял у них сто пятьдесят рублей.
Я присвистнул.
— Ни фига! Ну ты даешь!
— Да пошли они… Кому, на хрен, ихний тухлый паштет нужен?!
Он постоянно оглядывался.
Я едва за ним поспевал. Он, высокий детина с пустым рюкзаком на спине, широко и мощно вышагивал, будто дядя Степа из детского стишка, все время срезая путь через газоны и нещадно топча толстым армейским ботинком одуванчики с хрупкими белыми шапками.
— Лысого им по самые гланды! Уеду в Норильск, ёклмн, пусть ищут! Ха-ха! Да, Сашок?
Как влюбленность старо, как любовь забываемо-ново: Утро в карточный домик, смеясь, превращает наш храм. О мучительный стыд за вечернее лишнее слово! О тоска по утрам!
В хозяйственном магазине Азикофф сразу юркнул в дверь с табличкой «служебное помещение». Прошло десять минут. Вскоре он вышел с тяжелой ношей за спиной. Из раздутого рюкзака высовывались заветные дерматиновые рулоны.
Азикофф был моим новым компаньоном. Его идеи — мои деньги. Мои деньги — его идеи. Пятьдесят на пятьдесят. Фифти — фифти. Мы решили быстренько, не отходя от кассы, заработать первый капитал здесь, в ближайшем Подмосковье, а затем купить вдоволь материала и уехать в Норильск, на крупные заработки.
Норильск. Галина. Бордовый дерматин и гвоздики с золотыми шляпками. Сотни, тысячи пока не обитых дверей.
Я поехал к матери и взял у нее пятьдесят рублей. Сказал, что устроился на хорошую работу и мне нужна новая куртка. Эти деньги и пошли на закупку дерматина.
Я провел скрупулезные подсчеты и сделал однозначный вывод: наше предприятие будет процветать. В тот момент меня даже больше заботило, куда я потрачу такую кучу денег. Мечтать здорово. Когда ничего нет за душой, когда ты еще ничего в жизни не видел, когда ты еще не успел вкусить и тысячной доли тех удовольствий и сладчайших пороков, которыми наслаждаются богачи, предаваться мечтаниям так сладостно, так увлекательно! А как потом весома победа!
Неделей позже я встал в четыре утра, как на рыбалку, и поехал на железнодорожную станцию. На перроне уже маячила знакомая долговязая фигура в рабочей одежде песочного цвета.
Мой компаньон был вдохновлен.
Вовочки до сих пор не было. Его мы пригласили поучаствовать в нашем замечательном предприятии на правах наемного рабочего.
Мы подождали полчаса, пропустив несколько электричек, и уехали одни.
Это были Мытищи. Уютный подмосковный городишко. Все, как в Москве, только преобладают пятиэтажки.
Азикоффу дали наколку, что здесь больше половины дверей квартир вообще не обито, и вскоре мы смогли убедиться, что это действительно так. Неведомая азикоффская агентура, как и всегда, оказалась на высоте.
Маленький нюанс: у меня была сломана рука. Несколькими днями раньше, ночью, во дворе собственного дома, я показывал девушкам на уличном турнике «солнышко». Мы были пьяные. Никто не верил, что я вот так вот, запросто, смогу выполнить это сложное гимнастическое упражнение. Особенно девушки. Но я-то знал, что это мне по силам. Я раскрутился на перекладине, что было сил, но вдруг сорвался и кувырком полетел на землю… Могло быть и хуже.
Увидев меня в гипсе, Азикофф позеленел. Это означало, что ему придется корячиться одному. Я вынужден был уступить ему часть своей доли от будущих доходов, и он постепенно успокоился.
Мы разделили обязанности. Я хожу по подъездам, звоню в квартиры, входные двери которых до сих пор не обиты или обивка требует обновления, и от имени несуществующего кооператива «Стрела» предлагаю срочную обивку двери. Азикофф выполняет всю черную работу.
