— Так разрешите по цели отработать? — уточнил свою просьбу Александр.
Казаринов с ответом не торопился, наверное, спрашивал у штурмана, сколько еще лететь до цели, а возможно, раздумывал. Наконец переспросил:
— На одном идешь?
— На одном. Но тянет хорошо.
— Разрешаю. Только не отставай. Сними нагрузку триммером.
— Командир, внизу колонна автомашин, может, жахнем? — предложил штурман.
Туманов посмотрел вниз — грузовики, штук десять, большинство крытые. Пылят от линии фронта.
— Наверное, раненых увозят, — высказал Александр предположение.
— А наших они не жалеют…
Нога уже ныла от напряжения, стала подрагивать. Александр перенес правую — вправо жать не придется — и нажал ею на педаль, давая отдохнуть левой.
Впереди показалось небольшое село с вытянутыми вдоль шоссе домиками. Именно по этому шоссе, как доложила разведка, движется танковая колонна Клейста. Где она сейчас, не свернула ли, не застряла ли где-нибудь?
— Приготовиться к атаке! — передал ведущий.
«Где, кого он увидел?» — недоумевал Александр, всматриваясь в пустынную ленту шоссе. Повел взглядом по селу и почти сразу наткнулся на темно-зеленые, с хоботами орудий коробки, приткнувшиеся к домам, в тенечек, и под кроны деревьев. А чуть подальше, за селом, на опушке леса их стояло не менее сотни. Фашисты, похоже, и предположить не могли, что их атакуют здесь советские бомбардировщики, по сведениям Геббельса, уничтоженные в первый день войны.
Танкисты, даже услышав гул самолетов, не проявили беспокойства, продолжали беспечно заправлять танки топливом, а некоторые заправлялись сами, расположившись в холодке под деревьями. Но слишком низко летели самолеты, чтобы не увидеть на их крыльях красные звезды.
Зенитки открыли огонь. Звено Казаринова успело проскочить заградительную стенку, вторая же тройка оказалась в самом центре разрывов, и бомбардировщик Захарова задымил.
Туманов был ниже ведущего метров на двести и хорошо видел, как командир звена пытался сбить скольжением пламя, но открытые бомболюки сильно тормозили и создавали завихрение, способствующее раздуванию пожара: шлейф дыма увеличивался и густел.
— На боевом!
— Хорошо, командир. Так и держи вдоль опушки. Бросаю все, серией.
— Давай! — тоже крикнул Александр, стараясь заглушить грохот разрывов. Бомбардировщик будто встрепенулся, освободившись от тысячекилограммового груза, и мотор, казалось, запел звонче, голосистее.
— Порядок, командир, — констатировал штурман. — В самую гущу врезали. Долго фрицы нас помнить будут. — Вдруг осекся и совсем другим голосом попросил: — Уходи, Саша. Быстрее!
Все произошло так неожиданно и стремительно, что, казалось, парализовало даже фашистов: стрельба зениток на какой-то миг смолкла, и все вокруг стихло, если не считать гула уходящих от трагического места самолетов да догорающих там танков.
Но это только казалось…
— Сзади сверху «мессершмитты»! — крикнул стрелок-радист.
Так вот почему прекратили огонь зенитки! Теперь дело продолжат истребители.
Александр крутанул баранку влево и изо всей силы нажал на левую педаль — при любых атаках маневрировать резко он мог только влево — вправо машина опрокинется.
«Мессершмитты» пронеслись вперед, к тройке Казаринова. Восемь штук. Звено ведущего встретило их дружным огнем: со всех трех бомбардировщиков сверкнули трассы. Ударили и истребители. Кто кого подбил, Александру досмотреть не удалось.
— Четверка справа, атакует нас! — доложил Рыбин.
Справа — это уже хуже, туда быстро не отвернешь, да надо, иначе «мессершмитты» прошьют без особого труда. Александр лишь ослабил левую педаль — и бомбардировщик повел носом вправо. Тут же с обеих сторон сверкнули трассы. Фашисты промахнулись и метнулись за самолетом Гордецкого, который подтягивался к тройке Казаринова.
— Еще вправо! — скомандовал Рыбин.
«Фашистские летчики заметили, что правый винт не работает, — догадался Александр, — атакуют только справа… Хотя бы перетянуть линию фронта…»
Он все-таки сманеврировал, и фашистские летчики снова промахнулись. Зато Рыбин оказался молодцом: изловчился и распорол брюхо одному «мессершмитту». Истребитель смрадно задымил, перевернулся через крыло и рухнул вниз.
Меткая очередь Рыбина разозлила фашистов: вокруг подбитого бомбардировщика закружили четыре «мессера». Иван Гайда стрелял все короче и реже — берег патроны, — а потом и совсем замолчал. И тут же по обшивке бомбардировщика хлестко ударило.
— Командир, ра… — Голос Рыбина заглушил треск разламывающейся машины. Бомбардировщик клюнул носом. Александр хватил на себя штурвал, но он подался без всякого усилия — самолет был неуправляем. Земля со свистом понеслась навстречу.
— Прыгайте! Всем прыгать! — крикнул Александр по СПУ.
9
2/VII 1941 г. Обучение летчиков взлету и посадке ночью, пилотированию по приборам…
(Из летной книжки Ф.И. Меньшикова)
Десятая ночь войны подходила к концу: тухли на небе одна за другой звезды, на востоке обозначилась полоска горизонта, а вскоре стали прорисовываться и контуры далеких зубчатых гор, островерхих кипарисов, тополей.
Десятая ночь… А кажется, что война идет целую вечность. Меньшиков чувствовал себя таким измученным и усталым, что голова валилась на грудь, глаза слипались и стоило большого труда отгонять сон, давать команды обучаемому, помогать ему при отрыве бомбардировщика от земли, на посадке, подсказывать, делать замечания. Десятая ночь. Наконец-то началась ночная работа. Поздновато, но… Лучше поздно, чем никогда. 27 экипажей полк недосчитался за эти дни. И каких экипажей! Капитана Колесникова, старшего лейтенанта Ситного, лейтенантов Тарасова, Захарова, Туманова…
Хорошо, что ночи пошли на прибыль, а этой — вообще, кажется, не будет конца: небо чуть посерело у горизонта, да так и застыло полусумрачным, словно испытывая терпение Меньшикова. И он, пока лейтенант Проценко, его обучаемый, рулил на стоянку, не выдержал: едва лейтенант выключил моторы, откинулся на спинку сиденья и, не расстегнув привязные ремни, уснул неспокойным зыбким сном переутомившегося человека. Достаточно было штурману позвать его: «Товарищ майор!», как Меньшиков поднял голову и обеспокоенно спросил:
— Что? Почему выключили моторы?
— Заправляться зарулили, — пояснил штурман. — И закругляться придется — вас командир корпуса на проводе ждет.
— Иду, иду. — Меньшиков отогнал остатки сна, затекшими, непослушными руками расстегнул замок привязных ремней, карабины парашютов и торопливо спустился на землю. От освежающего ветерка, доносившего запах моря, от оглушающей тишины, какая бывает только ранним утром и которую так любил Меньшиков, закружилась голова. Горизонт, виднеющиеся вдали деревья вдруг качнулись, заволоклись туманной дымкой. Меньшиков, чтобы не упасть, схватился за плечо штурмана, распрямился. Туман исчез, но в глазах продолжало рябить, и горизонт, и деревья качались из стороны в сторону, будто он стоял на палубе корабля в волнующемся море.
