последней силёшки. А упора-то у него не было больше. Вот и затянул азартный верзила самого себя за черту разделительную.
— Всё, финиш! Я выиграл! — назначил Иван себя победителем, — А ты ещё хвастался, недотёпа позорный, ты ещё надо мною смеялся!..
И покуда Силослаб пот с хари утирал да с земли, покряхтывая, поднимался, Ваня уже к дереву успел смотаться и канат от комля отвязал.
— Да-а, — протянул смущённый явно гигант, — А ты и взаправду силач-то, Иван. Силач просто удивительный. Надо же — самого меня победил!
— Ладно, — говорит ему тут Ванька, — Надоело мне с тобою трепаться. Мне домой пора. Давай-ка скорее свою эту гадость, и я отселя отчаливаю.
И пока циклоп сызнова ходил в дом за таблетками для Вераны, Ваня вдруг вспомнил о записочке, ведьмой ему данной. Вернулся Силослаб назад, протягивает Ивану бутылёк с чёртовым своим допингом, а тот ему записочку мачехину и подаёт: на, мол, от сестрицы тебе кое-чего…
Как прочёл великанище ведьмачьи сии каракули, так даже глазу своему не поверил он сразу. Снял он с носа очко и линзу на нём старательно протёр, а потом снова весть ту проштудировал раза три или даже четыре.
— Фьють! — он аж присвистнул, бумажку от себя отшвыривая. Да и говорит, к Ивану оборотившись:
— А ведь я Иван, это… съесть тебя теперь обязан. Да-да. Того от меня требует непременно мачеха твоя злая, а моя, выходит, родная сестра. Так и пишет тут, зараза: сожри, дескать, этого стервеца Ваньку во что бы то ни стало. Вот такие-то, браточек, дела…
Тут уж Иванушка по-настоящему перепугался.
А что, посмотрел он на циклопа обескураженного — такой ведь и впрямь-то сожрёт. Сожрёт, орясина тупая, и даже не подавится.
— А это ты что же, — стараясь испуга не выказывать, Силослаба он спрашивает, — никак людоедством, выходит, балуешься? Ай-яй-яй-яй-яй!
— Чего ай-яй-яй?! Чего ай-яй-яй-то?! — разнервничался вдруг гигант, — Разве ж ты из сказок не знаешь, что великаны людями частенько питаются? А что — и едим! Нам же нужны эти… как их там? — а, протеины! Мы же в этом не виноваты. Просто природа наша такая, а против природы идти ведь нельзя: выродишься ещё к чёртовой бабушке!
— Я те съем! — погрозил Иван кулаком людоеду, — Ишь, нашёлся ещё здесь каннибал! Я ведь испытания твои сдал? Сдал. Вот и отпускай, давай, меня на фиг!
— Да не могу я тебя отпустить-то! — чуть ли даже громила не заныл, и ручищи мясистые к груди приложил, — Боюся я ведь сеструхи своей, как есть её опасаюся. Она же ведьма, Иван, страшная чародейка! Ещё порчу какую-нибудь на душу мою напустит — и мне капут! Я ведь тебе не колдун: обороняться от чар не могу…
— Эх! — вздохнул он с сожалением, — Ничего уже тут не поделаешь. Буду я сейчас тебя есть.
И он ручищи пошире растопырил и к Ивану враскаряку двинулся. А тот аж на месте застыл и будто ногами к смоле прилепился. Ну, в шоке же малый был, коню понятно!
«Всё, пропал! — пронеслась у него в голове мысль отчаянная, — Тут уж сделать ничего нельзя: не убежишь никуда и более его не обманешь. Эх, был бы на моём месте Солнцев Посланец, — шибанула ему в разум мысль огорчающая, — вот он бы уж точно с проглотом этим справился!»
И только он так там подумал, как вдруг чует — бум! — сердце в груди у него колотнулось, и сильный жар по телу всему распространился. А руки-то, руки! Ну, будто бы не ручонки плотные у него теперь были, а… какие-то огненные вихри вместо них крутилися!
И понял тут Ваня отчётливо, что это он не со страху там чокнулся, а просто второе «я» ему эдак-то помогает. Поглядел он на Силослаба надвигающегося, и будто не верзилу увидел весом в тонну, а — куклу некую циклопическую, воздухом сплошь наполненную.
Заложил тогда Ваня пальцы себе в рот да как свистнет что было мочи.
И орёт этому гадскому людоеду, жаждущему котлеток из Вани отведать:
— А ну-ка стоять, великанская твоя морда, а то я за себя не ручаюсь! Если ещё хоть шаг вперёд сделаешь, то я вторую половину твоего имечка на место первой переставлю. Станешь тогда Слабосилом ты у меня, а не Силослабом!
— Хэ-хэ-хэ-хэ! — расплылся циклоп в ухмылочке зловещей, — Врё-о-шь! Меня больше не обманё-о-шь! У меня теперь аппетит на тебя разыгрался страшный!
Взмахнул Иван тогда руками своими, смерчами, и такую думку в душе своей загадал: «А ну — пусть этот толстомясый попляшет у меня да поваляется, дабы неповадно ему было людоедством более заниматься!»
И вот же дела — а и действительно громила принялся вдруг шататься, будто пьяный, да на месте стал забавно скакать. Ваня чуть-чуть руками лишь двигает, а этот топтыга дёргается прямо неистово. Этакий хип-хоп он там устроил, что если бы кто его видал, то натурально от ржаки бы помер.
А Ваньке и этого мало. Стал он сбоку набок малёхи качаться, а энтот амбал на землю со всего маху принялся брякаться. А туша-то у него была дебёлая, и побился циклопище будь здоров. Орёт он со страху не своим голосом, да не членораздельные словеса-то выговаривает, а верещит, будто гигантская обезьяна. Ополоумел, видимо, от этой всей непонятки.
Тогда Ваня наказания ему снова добавил и стал сам себя кулаками слегка поколачивать. А зато Силослаб, сделавшийся неожиданно Слабосилом, со всей своей дури по харе себя колотил. Этакие синячищи он на рожу себе поставил, что сделался под стать самому Ване после избиения его Курняевской бандой.
— Спасите! Рятуйте! — наконец, речь человеческая к верзиле вернулась, — Пощади, Иван! Я виноват! Я больше не буду! Оу-у! У-у-у-у! Да ну её к лешему, эту человечину!
— Ладно, — промолвил Иван и мысленно вихри в руках своих утишил, — Так и быть, помилую я тебя на этот раз. Но гляди у меня, людоед хренов — чтоб о мясе человечьем и думать больше не смел! Обещаешь?..
— Ага-ага! Обещаю! — возопил Силослаб обрадовано, — Да чтоб я хоть ещё разок об этом помыслил — ни в жисть! Божуся!
И он даже трижды истово перекрестился, что было для этого мира событием диким и явно непривычным.
— Тогда я пошёл, — усмехнулся Ваня, — Покедова, бывай! Оставайся, так и быть, пока Силослабом.
Да и двинул, посвистывая, к осиновым волшебным вратам.
Белый свет встретил его радостно. Ненастье прежнее куда-то вдруг пропало, и неяркое осеннее солнце с неба ему теперь сияло.
Наклонился Иван над срубом, в самого себя внимательно вгляделся, но отражение его было совсем обыкновенным. Оно, как
