Он прошел через комнату, чтобы поправить картину, висевшую на дальней стене.
— Есть ли еще что-нибудь, что мне следовало бы знать о нем? — спросил Брунетти.
Отвернувшись от Брунетти и глядя на свои картины, Леле ответил:
— Я думаю, что тебе еще много чего надо знать о нем.
— Например?
Леле вернулся к нему и осмотрел картину с большего расстояния. Ему нравились внесенные изменения.
— Ничего особенного. У него очень хорошая репутация в городе, и у него множество друзей на высоких постах.
— Тогда что ты имеешь в виду?
— Гвидо, наш мир очень тесен, — начал Леле и замолк.
— Ты о Венеции или о тех, с кем работаешь по древностям?
— И то, и то, но особенно о нас. В городе всего пять или десять настоящих экспертов: мой брат, Бортолуцци, Раванелло. И почти все, что мы делаем, делается с помощью таких тонких намеков и полунамеков, что никто больше и не поймет, как это происходит. — Он увидел, что Брунетти в недоумении, и попытался объяснить. — На прошлой неделе мне показывали раскрашенную мадонну с младенцем Христом, спящим у нее на коленях. Она точно пятнадцатого века. Тоскана. Возможно, даже конец четырнадцатого века. Но посредник, который мне ее демонстрировал, поднял ребенка — они отдельно вырезаны — и показал местечко на спине статуи, где видна была малюсенькая заплатка.
Он подождал реакции Брунетти. Поскольку ее не последовало, он продолжил:
— Это значит, что первоначально это был ангелок, а не младенец Христос. Заплатка закрывала место, где были крылышки, откуда их бог весть когда убрали и заделали так, чтобы он выглядел как младенец Христос.
— Зачем?
— Потому что ангелы встречаются чаще Христа. Так что удаление крыльев это… — голос Леле стих.
— Повышение в должности? — спросил Брунетти, начиная понимать.
Хохот Леле заполнил галерею.
— Да, именно. Его повысили до Христа, и это значит, что он будет теперь стоить гораздо дороже.
— Но посредник тебе показал?
— Вот об этом я и говорю. Он мне намекнул, просто показав заплаточку, и он сделал бы то же самое для любого из нас.
— Но не для случайного клиента? — предположил Брунетти.
— Может, и нет, — согласился Леле. — Заплатка так хорошо сделана, и краска так удачно ее покрывает, что мало кто вообще заметил бы ее. Или если бы и заметили, то не поняли бы, что это означает.
— А ты бы сам заметил?
Леле быстро кивнул.
— Если быть точным, я бы заметил, если бы принес фигурку домой и оставил у себя.
— А случайный покупатель?
— Нет, скорее всего нет.
— Тогда почему он тебе это показал?
— Потому что думал, что я хочу приобрести эту вещь. И потому что для нас важно знать, что, по крайней мере, своим мы не лжем и не пытаемся сознательно всучить одно вместо другого.
— И какая во всем этом мораль, Леле? — спросил Брунетти с улыбкой. С детства он знал, что рассказы Леле в основном были назидательными.
— Мораль, не мораль, Гвидо, но Семенцато не состоит в нашем клубе. Он не один из нас.
— А кто это решил, он или вы?
— Не думаю, что кто-то принимал такое решение. И конечно, я никогда не слышал об этом напрямую. — Леле, человек образов, а не слов, выглянул из широкого окна студии и посмотрел, как свет струится над дальним каналом. — Скорее, он сам никогда не пытался быть одним из нас.
— Кто еще знает об этом?
— Ты первый, кому я рассказал про майолику. И я не уверен, что о ком-то можно сказать, что он «знает». Это просто то, что мы все понимаем.
— Насчет него?
Леле со смехом сказал:
— Насчет большинства торговцев антиквариатом в стране, если по-правде. — Потом добавил более серьезно: — Ну и насчет него тоже.
— Не лучшая рекомендация для директора одного из ведущих музеев Италии, не так ли? — спросил Брунетти. — У такого не захочешь покупать раскрашенную мадонну.
С новым взрывом громкого хохота Леле сказал:
— Ты бы посмотрел на некоторых из них! Я бы у них пластмассовой расчески не купил. — Оба посмеялись и над этим, но потом Леле серьезно спросил: — Почему ты им заинтересовался?
Священный долг Брунетти заключался в том, чтобы никогда не раскрывать полицейской информации тому, кто не уполномочен ею владеть.
— Некто не хотел, чтобы он разговаривал о той китайской выставке, которая была тут пять лет назад.
— Хм? — пробормотал Леле, запрашивая дополнительную информацию.
— Личность, организовавшая выставку, имела намерение повидаться с ним, но была избита, очень сильно избита, и ей было велено не встречаться с ним.
— Dottoressa Линч? — спросил Леле.
Брунетти кивнул.
— Ты говорил с Семенцато? — спросил Леле.
— Нет, я не хочу привлекать к нему внимание. Пусть тот, кто это сделал, верит, что предупреждение сработало.
Леле кивнул и провел пальцами по губам, как он всегда делал, пытаясь разрешить проблему.
— Не мог бы ты порасспрашивать, Леле? Нет ли о нем разговоров?
— Какого рода разговоров?
— Любого. Может, долги. Женщины. И если у тебя появится идея, кто был тот дилер или кто, может быть, не раскрываясь перед Семенцато, стоял за этой… — он замолчал, не сумев подобрать слова.
— Семенцато обязан был знать всех участников сделки.
— Так-то так. Но я хочу знать, не связался ли он с чем-нибудь незаконным. — Когда Леле не ответил, Брунетти сказал: — Я сам не совсем понимаю, что это значит, и не уверен, что ты это выяснишь.
— Я могу выяснить что угодно, — бесстрастно сказал Леле; это была констатация факта, а не хвастовство. Он ничего не говорил несколько секунд, пальцы его гладили сжатые губы. Наконец, он опустил руку и сказал: — Ладно. Я знаю, у кого спросить, но мне нужен день или два. Один из тех, с кем мне надо поговорить, сейчас в Бирме. Я тебе позвоню в конце недели. Пойдет?
— Отлично, Леле. Не знаю, как тебя благодарить.
Художник отмел это мановением руки.
— Не благодари меня, пока я чего-нибудь не найду.
— Если что-нибудь есть, — добавил Брунетти, чтобы как-то смягчить неприязнь, которую Леле явно испытывал к директору музея.
— О, что-нибудь всегда есть.
Глава 6
Когда Брунетти покинул студию Леле, он свернул налево и нырнул в крытый проулок, ведущий к Дзаттере, длинной открытой fondamenta,[13]идущей вдоль канала Джудекка. За каналом он видел церковь Дзиттелле и еще дальше за ней — церковь Реденторе с парящими над ними куполами. С востока прилетел сильный ветер, поднявший волны с барашками, на которых несчастные вапоретто мотались, как игрушки в тазу. Даже с этого расстояния он услышал грохот, когда один из них ударился о причал, и увидел, как трамвайчик ныряет и подпрыгивает, дергая швартовый канат. Брунетти поднял воротник и позволил ветру толкать себя вперед, держась справа, поближе к домам, чтобы избежать брызг, летевших с набережной. «Иль Куччиоло», плавучий бар, где они с Паолой провели столько времени в первые недели их знакомства, работал, но его открытая деревянная палуба была совершенно пустой — без столиков, стульев и зонтиков. Для Брунетти настоящим провозвестником весны был день, когда эти столы и стулья появлялись после зимней спячки. Сегодня эта мысль заставила его передернуться. Бар работал, но Брунетти его обошел, потому что там были самые грубые в городе официанты, а их надменную медлительность можно было терпеть, лишь наслаждаясь праздными часами на солнышке.
