— А, новенькая.
Мне до зарезу требовалась школьная форма. Улыбка мисс Лейб была искренней. Учительница прислонилась к своему столу.
— Как вас зовут?
— Мара Дайер.
— Рада познакомиться с вами, Мара. Начинайте.
— Фатальный изъян! — выкрикнул кто-то.
С британским акцентом. Я повернулась на стуле. Я бы сразу узнала мальчика, которого видела вчера, даже если бы он не был таким же помятым, как прежде, с распахнутым воротником, свободно повязанным галстуком и закатанными рукавами рубашки. Он все еще был красивым, все еще улыбался. Я сощурилась, глядя на него.
Учительница тоже сощурилась.
— Спасибо, Ной, но я вызвала Мару. И «фатальный изъян» в любом случае не самое точное определение. Хочешь попытаться, Мара?
Я попыталась, тем более что знала теперь — мальчик-британец тот самый печально знаменитый Ной Шоу.
— Это означает ошибку или заблуждение, — сказала я. — Иногда называемые трагическим изъяном.
Мисс Лейб кивнула, словно поздравляя меня.
— Очень хорошо. Я рискну и предположу, что в вашей школе вы читали три фиванские пьесы?
— Угу, — сказала я, борясь с застенчивостью.
— Тогда вы нас обогнали. Мы только начали «Царя Эдипа». Может кто-нибудь — не Мара — сказать, в чем заключался трагический изъян Эдипа?
Ной был единственным, кто поднял руку.
— Дважды в день, мистер Шоу? Это не в вашем характере. Пожалуйста, продемонстрируйте классу ваш ослепительный интеллект.
Ной, отвечая, глядел прямо на меня. Вчера я ошиблась — его глаза была не серыми, а голубыми.
— Его фатальным изъяном было самопознание.
— Или его гордость, — парировала я.
— Дебаты! — Мисс Лейб хлопнула в ладоши. — Мне это нравится. Это нравилось бы мне еще больше, если бы остальные ученики выглядели живыми, ну да ладно.
Учительница повернулась к доске и написала мой ответ и ответ Ноя под словом «гамартия».
— Думаю, имеются доводы в защиту каждого из этих утверждений. Что незнание Эдипом того, кто он есть, — так сказать, незнание самого себя, — послужило причиной его падения. И что его гордость — или, вернее, его надменность — привела к трагическому падению. И я хочу, чтобы каждый из вас к следующему понедельнику написал пять страниц вашего гениального анализа этого предмета.
Класс дружно застонал.
— Хватит. На следующей неделе мы начнем изучать антигероев.
Потом учительница продолжила лекцию, большую часть которой я уже слышала. Слегка соскучившись, я вытащила свою полную загнутых страниц любимую книгу «Лолита» и спрятала ее под тетрадкой. Наверное, в классе не работал кондиционер, потому что по мере того, как тянулись минуты, тут становилось все более душно. Когда, наконец, прозвенел звонок, жажда моя глотнуть свежего воздуха сделалась невыносимой. Я вскочила со стула, опрокинув его, наклонилась, чтобы поднять и поставить на ножки, но стул уже оказался в чьих-то руках.
В руках Ноя.
— Спасибо, — сказала я, встретившись с ним глазами.
Он посмотрел на меня знакомым знающим взглядом, таким же, как вчера. Слегка раздраженная, я отвела глаза, собрала вещи и поспешила из класса. Толпящиеся вокруг ученики толкнули меня, и я выронила книгу. Не успела я к ней потянуться, как на ее обложку упала тень.
— «Надобно быть художником и сумасшедшим, игралищем бесконечных скорбей, дабы узнать сразу маленького смертоносного демона в толпе обыкновенных детей, — сказал Ной; его британский акцент таял среди слов, голос был плавным и негромким. — Она стоит среди них, неузнанная и сама не чующая своей баснословной власти».[27]
Я уставилась на него с раскрытым ртом, утратив дар речи. Я бы засмеялась — все-таки эта ситуация была довольно-таки нелепой. Но то, как он это сказал, то, как он на меня смотрел, было шокирующе интимным. Как будто ему были известны мои секреты. Как будто у меня не было от него секретов.
Но прежде чем я смогла придумать ответ, Ной присел и поднял мою книгу.
— «Лолита», — сказал он, перевернув ее обложкой вверх.
Его взгляд скользнул по розовому ротику на обложке, потом он протянул книгу мне. Наши пальцы бегло соприкоснулись, и по кончикам моих пробежал теплый поток. Сердце мое заколотилось так громко, что Ной, наверное, услышал стук.
— Итак, — сказал он, снова встретившись со мной глазами, — ты распутница, у которой проблемы с папочкой?
Уголок его рта приподнялся в медленной, снисходительной улыбке.
Мне захотелось ударить Ноя, чтобы стереть эту усмешку с его лица.
— Что ж, ведь это ты процитировал книгу. И, между прочим, неправильно. Так кто после этого ты сам?
Его полуулыбка превратилась в настоящую ухмылку:
— О, я определенно распутник, у которого проблемы с папочкой.
— Тогда, думаю, ты припер меня к стене.
— Еще нет.
— Король придурков, — пробормотала я себе под нос, двинувшись к следующему классу.
Я не гордилась, что ругаюсь при совершенно незнакомом человеке. Но он первый начал.
Ной пошел рядом со мной.
— Ты имела в виду «король приколистов»?
Судя по его виду, он развлекался.
— Нет, — ответила я, на сей раз громче. — Я имела в виду «король придурков». Тот, кто коронован как придурок придурков, дурнее самого дурного придурка. Это самый верх иерархии придурков, — сказала я, как будто зачитала все это по словарю современных ругательств.
— Думаю, ты приперла меня к стене.
«Еще нет».
Эти слова непрошеными возникли у меня в голове, и я нырнула в класс математики, подальше от Ноя, едва увидела нужную дверь.
Я села в заднем ряду, надеясь спрятаться от взглядов наподобие тех, какие бросали на меня вчера, и потерялась в непонятном уроке. Я перегнула корешок «Лолиты» и спрятала ее в сумку. Вытащила миллиметровку, потом взяла карандаш. Потом заменила карандаш другим карандашом. Ной начинал в меня въедаться. В плохом смысле этого слова.
