как можно скорее уехать из дома, где я жил. Об этом они писали и в письмах, которые мне отправляли. Я посылал своим друзьям части «Этики», а они сообщали мне, как протекал разбор моих трактатов. Симон де Фрис писал мне:
«В нашей группе изучение проходит следующим образом: один участник (мы придерживаемся определенного порядка) читает, объясняя, как он понимает прочитанное. Если нам что-то непонятно, мы записываем замечания, чтобы потом написать тебе и получить разъяснения по поводу темных мест. Но счастливее нас, да что там, счастливее всех — твой друг Казеариус, живущий с тобой под одной крышей, который может разговаривать с тобой о самых высоких вещах во время завтрака, во время ужина или на прогулке. Но хотя мы физически далеко, я постоянно думаю о тебе, особенно когда погружаюсь в твои письма и когда держу их в руках.
Твой Симон де Фрис».
Я сразу же ответил Симону:
«Мой драгоценный друг,
я получил твое письмо, которое давно ожидал, прими мою горячую благодарность за него и за твои сердечные чувства ко мне. Я точно так же, как и ты, очень жалею, что мы не рядом, но вместе с тем я, конечно, рад, что вы до поздней ночи изучаете мои труды, это полезно для тебя и наших друзей, потому что таким образом мы разговариваем, пока мы разлучены. Нет причин завидовать Казеариусу. Никто не создает мне больше проблем, чем он, и нет никого, с кем мне приходится быть более осторожным. Поэтому я должен предупредить тебя и всех наших друзей, чтобы они не обсуждали с ним мои взгляды, пока он не созреет. Он все еще ребячлив и капризен, его больше тянет к необычному, чем к истинному. Но я надеюсь, что через несколько лет он исправит эти юношеские ошибки. Без сомнения, насколько я могу судить по его врожденным способностям, я почти уверен, что он способен на это. Он расположил меня к себе своими талантами.
Твой Б.»
Тем не менее, на следующий день я сказал Иоганну Казеариусу, что больше не смогу давать ему уроки по Декарту и что для него пришло время вернуться к учебе в Лейдене.
Форма
Не страх ли это, Спиноза?
Я представляю, как Иоганн входит в твою комнату, говорит тебе, что не может уснуть, и садится на стул рядом с твоей кроватью. Ты не видишь его лица, луна светит у него за спиной, но зато именно поэтому ему было бы хорошо видно твое лицо. Он говорит, что хочет у тебя кое-что спросить и замолкает, а ты пытаешься догадаться, о чем он хочет спросить, прежде чем услышишь, ты думаешь, что он может спросить тебя о том, что заставит тебя покраснеть, что он спросит о чем-то материальном. Ты бы рассказал ему о различии между формой и материей, объяснив ему, что форма — это ограничение, а ограничение — это отрицание, а он спросил бы тебя, означает ли это, что и тело является отрицанием, а ты бы ответил, что само по себе тело — это отрицание, но тело и дух составляют индивидуума и что человеческий дух является идеей человеческого тела в Боге.
«Но является ли человеческое тело идеей в Боге?»
«Нет. Я уже сказал тебе: человеческий дух — это сама идея человеческого тела в Боге».
«Значит, тело в Боге не существует? Поэтому оно есть отрицание?»
«Я бы хотел подумать об этом», — сказал бы ты. «Сразу ответить тебе я не могу. Сейчас я могу только сказать, что то, что ограничивает, то, что ограничено — это отрицание. Тело — это отрицание, потому что оно не бесконечно».
«Значит, я должен желать, чтобы мое тело было бесконечным, чтобы оно не было отрицанием?»
Ты бы рассмеялся.
«Мне кажется, что ты воспринимаешь некоторые вещи слишком прямолинейно».
«Так что же мне нужно было бы сделать, чтобы мое тело не было отрицанием?»
«Тело есть обличье, тело не может стать безобличным. Теряя облик, тело перестает быть телом, из чего следует, что тело, пока оно существует, является отрицанием. Для тела бесконечность недостижима».
«Так как же тогда достичь этой бесконечности?»
«С помощью разума».
Тут ты рассказал бы ему о трех видах познания, но он бы ничего не понял.
«Разум дает мне наслаждение, я наслаждаюсь бесконечностью».
«А ограниченными телами?»
«Нет. Только бесконечностью».
«И вы не хотите, чтобы тело доставляло вам наслаждение?»
«Нет, — сказал бы ты. — Тело не бесконечно».
«Но давайте представим, что это не так. Давайте представим, что тела бесконечны. И даже если не бесконечны, то зачем исключать наслаждение телом и с помощью тела?»
«Я же сказал — я получаю наслаждение лишь от бесконечности».
«Но если тело и душа составляют одного и того же индивидуума, и если та часть, которую занимает в нем душа, бесконечна, то и тело занимает такую же бесконечную часть».
«Бесконечной остается та часть души, которая посвятила себя осознанию бесконечного. Тело не может осознавать — тело ограничено».
«Но почему бы не осознать ограниченность тела прежде, чем вы осознаете бесконечность души?»
Ты бы молчал.
«Зачем воспринимать всего лишь намек на ограниченность, если можно осознать саму ограниченность — зачем заниматься онанизмом, когда доступен секс?»
Я хочу видеть тебя в такой момент, Спиноза; я представляю, как в ограниченных частях твоего бытия отражается нарушение, изменение, которое происходит в бесконечной части тебя: меняется твое дыхание, скорость, с которой кровь движется по твоему телу, меняет все вокруг тебя, Спиноза, даже стена кажется тебе другой.
«„Лягте“, — сказал бы он тебе, и ты бы лег, сам удивляясь тому, что ты делаешь, — считайте, что вы мертвы, что вас нет», — и начал бы тебя раздевать. «На самом деле я не могу сказать, чего у вас должно бы было не быть, а о чем вы должны были бы думать, что его нет — то ли, что у вас нет тела, то ли, что у вас нет разума». Ты лежал бы голым на огромной красной кровати, той самой кровати, на которой
