тащить его на себе, чтобы не затоптали — мы добежали до резиденции, и товарищи пожарные, успевшие влиться в наш единый организм, топорами вынесли двери. Дядя Коля дернул меня с прохода, и очень правильно — пулемет порвал два десятка людей в клочья, проделав в нас просеку.
— В окна!!! — это уже не я, это толпа врубила самоуправляемость.
— Хватит, — велел дядя Семен. — Отходим.
— Х*й там! — возмутился я, стерев кровь с рожи рукавом. — Я обещал им «указать путь», и не могу свалить — это запомнят. И камеры смотрят! Вон в то окно много залезть успело, за ними! Под мою ответственность!!! — рявкнул на несчастных дядей.
Плюнув — ну проблемный объект, самовольный — они влезли в окно вслед за мной. Как-то так выглядел Рим, когда в него вошли варвары: мебель раскурочена, люстры валяются на полу вперемешку со шторами и испорченными картинами. Миновав комнату, мы выбрались в коридор и услышали отчаянный женский крик из комнаты напротив. Двери на петлях не нашлось, поэтому мы просто заглянули, увидев одного, находящегося посреди процесса насильника и троих ждущих своей очереди.
— В расход, — велел я.
— Под твою ответственность, — буркнул дядя Семен и выполнил приказ четырьмя меткими выстрелами из БП.
Отправившись дальше, насладились картинами грабежа и добрались до второго этажа. Посмотрев из коридора на запинываемый молодежью, окровавленный и бездыханный труп Энвера Ходжи, я тихонько вздохнул: сам виноват.
Глава 6
Двухчасовые оправдания удалось записать только ночью: остаток вечера ушел на успокаивание народа и ввод в стране чрезвычайного положения. Помимо приведенных мной фанатов «актива» по всей стране образоваться не успело, а этих я смог успокоить и убедить разойтись по домам.
Сидя на неудобном деревянном стуле на фоне стяга с серпом и молотом, глядя в камеру, я подводил итоги монолога. Телевизоров в Албании мало, поэтому все сказанное транслируется по радио и потом попадет в газеты.
— С вашего позволения, подведу краткие итоги. Первый, и самый важный тезис — революция без революционной ситуации и поддержки народных масс невозможна. Тезис второй, развернутый, в виде трех сформированных Владимиром Ильичом Лениным признаков кризисной ситуации, складывающихся в обществе накануне революции: верхи не могут управлять по-старому. Энвер Ходжа и его клика пытались держать общество в страхе и нищете, а мы переходим ко второму признаку: низы не хотят жить по-старому. Кому нравится жить в страхе и нищете, в тени старательно разжигаемой Ходжей войны? Сейчас, когда здравомыслящие силы страны победили, Албанию надежно прикроет военная мощь стран Варшавского блока. И третий признак революционной ситуации: значительное повышение активности масс, привлекаемых как всей обстановкой кризиса, так и самими «верхами» к самостоятельному историческому выступлению. Когда государственный аппарат давит на человека, возникает совершенно справедливое сопротивление. Тезис третий — революционную ситуацию создать невозможно. Случившиеся события стали закономерным ответом народных масс на пагубную для страны политику Энвера Ходжи. Де-юре называть эти события «революцией» не совсем правомерно: с точки зрения законодательства, в Албании произошел государственный переворот. Однако де-факто Ходжа вел жесткую, авторитарную, милитаристическую политику, ничего на деле с социализмом общего не имеющую. Новое правительство будет верно социалистическим принципам государственного строительства. То есть — в стране произошла смена социально-экономического базиса, что является определяющим критерием революции.
Вот так — я тут не при чем, это все исторический процесс! Но:
— Образовавшись, революционная ситуация неминуемо приводит к революции. Зная о том, что происходит в Албании, я грустил и переживал за будущее этой прекрасной страны. Тяжелая доля албанского народа лежала на моем сердце камнем. По прибытии поступило предложение от здравомыслящих представителей Партии Труда придать революционным силам возможность освободить Албанию с наименьшим для нее побочным ущербом, я с радостью согласился помочь. Во время нашего с товарищами Марша Справедливости пострадали невинные жители. Я прошу прощения у их родных и друзей. В течение ближайших пяти лет Албания ощутит на себе все плюсы нахождения в Варшавском блоке и зоне всеобщего экономического процветания, выстроенной трудящимися подавляющего большинства социалистических стран. Вы — не одни, товарищи! Нас — миллиарды!
И на этой позитивной ноте запись закончилась.
— Молодец, — профессионально оценил контролирующий процесс генерал Васильев.
— Дело привычное, — почесал я кожу над рассечением.
Три шва и пластырь сверху.
— Не боишься авторитет посланника мира растерять? — спросил он.
— Я же им никогда и не был, — развел я руками. — Спасибо, товарищи, — поблагодарил технический персонал, и мы пошли к выходу. — То, что я вещаю как попугай раз в неделю, а то и чаще — чистейшей воды интернационализм. О нем же применительно ко мне и политике СССР уже давно визжат иностранные пропагандисты. Считай — вакцина, и никто произошедшему не удивится. Но наши красноимперские амбиции — великий секрет. Мы же по-прежнему за мирное сосуществование двух систем.
— Само собой, — кивнул генерал. — Зачем подставлялся-то?
— Картинка нужна, — пожал я плечами. — Все жопой рискуют, и я так должен делать, на правах инициатора. Какие кадры получились! — мечтательно зажмурился, ойкнул и аккуратно погладил стрельнувшую болью бровь. — А еще я теперь автоматом попадаю в учебники неустановленного количества стран. Теперь я — по-настоящему историческая, способная вести за собой широкие народные массы, личность. Идущие за мной готовы вешать и убивать полицейских, ловить лицами пулеметные очереди и разойтись после всего этого по первому требованию. Меня это осознание наполняет ответственностью, стремлением придерживаться строгих моральных рамок и уверенностью в победе Мировой Революции!
Так в отчете и напиши.
— Правильно нос по ветру держишь, — одобрил генерал. — Поиграли в самостоятельность и хватит: то бунты, то забастовки. Эти, б*дь, один коммунизм строят, те — другой, и у обоих через жопу! — коснулся кадыка ребром ладони. — Вот тут они мне все, каждого второго бы собственными руками удавил. Сорок два года в общей сложности Восточной Европой занимаюсь, давно сигналы подавал — хватит в дружбу играть, не работает: если страха нет, будут играть на врага. Теперь всё, показали, что умеем одним днем менять лишившийся чистоты понимания режим. Не хуже американцев, — ухмыльнулся. — Но мы-то за правое дело боремся, а они — за деньги.
— Согласен с вами, — благодушно покивал я. — Передачу мою смотрите?
— Так все смотрят, — развел он руками. — Неписанная служебная обязанность, для профилактики тупоумия.
— Не знал, — хохотнул я. — Вы,
