Дискомфорт Валентины достиг нового пика интенсивности. Все в этом особняке звучало фальшиво. Ей казалось, что она перемещается среди декораций театра, заполненного молчаливыми силуэтами с невыразительными лицами.
Нора была тому идеальной иллюстрацией. Черты ее никогда не выдавали каких-то особых чувств, и выражалась она всегда монотонным голосом, вне зависимости от того, о чем говорила. К Валентине она обращалась шепотом, словно боялась разрушить гармонию этого искусственного мира мало-мальски подчеркнутой интонацией. Даже каблуки ее туфель-лодочек, казалось, скользили бесшумно по паркетному полу.
Больше всего Валентине не нравилось, что она не знает, во что ввязывается. И не будь ее финансовое положение столь шатким, она бы никогда не согласилась работать в таких условиях. Но предложенные Штерном пятнадцать тысяч евро представлялись неожиданным подарком судьбы, поэтому она отбросила настороженность и тотчас же подписала врученный ей договор, в том числе и статью о конфиденциальности, по условиям которой, в случае разглашения задания или содержания Кодекса, ей грозило судебное преследование и возмещение соответствующих убытков.
В любом случае, даже если ей и удастся восстановить Кодекс, вероятнее всего, ничего интересного в нем не обнаружится, а следовательно, и рассказывать будет нечего. Этот неотразимый аргумент окончательно ее успокоил.
Сердцем особняка была мраморная лестница, украшенная перилами из кованого железа в форме сложных волют. «Прекрасная работа, — подумала Валентина, — выполненная еще в то время, когда люди считали, что если уж создавать вещь, то на века. Как же изменился с тех пор мир!»
Она вдруг отчетливо представила, как по этим величественным ступеням поднимаются, с бокалом шампанского в руке, вереницы женщин в вечерних платьях и мужчин во фраках.
Она быстренько прикинула: три этажа, с десяток дверей на каждом, — можно без проблем разместить сотни две гостей, оркестр и целую армию слуг. Столь великолепное обрамление плохо вязалось с тишиной и запустением.
Только тут Валентина поняла, как заблуждалась, сравнивая этот дом с театральными декорациями. Даже выполненные из папье-маше, последние казались бы более живыми, нежели этот склеп из мрамора и кованого железа.
Поднявшись на второй этаж здания, женщины прошли мимо анфилады закрытых дверей и остановились у комнаты, оборудованной такой же системой безопасности, что и кабинет Штерна. Нора в точности повторила манипуляции, которые торговец проделал часом ранее, и тонкая переборка из дымчатого плексигласа бесшумно скрылась в стене.
Хотя помещение и выходило на сад, расположенный позади особняка, внутри него царил полумрак. Плотные занавески, закрывавшие все окна, блокировали доступ солнечного света. Когда Нора повернула выключатель, из десятка ослепительных приборов, обнаружившихся во втором потолке, хлынули потоки белого света, сильного, но не слепящего глаза.
Валентина вздрогнула от изумления при виде стеллажей, заполненных книгами. Тома были классифицированы в соответствии с их размером: в нижней части стены находились ин-фолио, тогда как верхние полки занимали ин-кварто и ин-октаво[7].
— Мсье Штерн предоставил в ваше распоряжение личную библиотеку, — пояснила Нора. — Работать будете здесь.
— Прекрасно.
Движимая любопытством, Валентина прошла в глубь комнаты, тогда как ее провожатая осталась стоять в сторонке. Она пробежала указательным пальцем по строгим дубовым панелям, пробежала глазами пояснительные таблички на корешках переплета. Остановив палец на некоем труде, переплетенном в старую велень, цвета слоновой кости, она бросила вопрошающий взгляд на Нору. Та пожала плечами.
Расценив жест как знак согласия, Валентина сняла книгу с полки и осторожно открыла.
Титульный лист украшал фронтиспис, представлявший пальмовое дерево в обрамлении знамени, на котором был написан девиз: «Curvata resurgo»[8].
Заинтересовавшись, Валентина вслух прочла текст, размещенный под гравюрой:
— «Сид». Трагикомедия. Отпечатано в Париже, в малом Дворцовом зале, Огюстеном Курбе, Печатником и Библиотекарем Его Высочества брата Короля. M.DC.XXXVII. Одобрено цензурой.
Без малейшей запинки Нора дополнила описание:
— Первое издание, сто двадцать страниц, превосходное состояние. По мнению библиографов, сохранились лишь два экземпляра этого издания, — второй находится в коллекции Гийо де Вильнева, но он в современном переплете, велень же данной книги, напротив, старинный. В том же году вышли еще два издания «Сида», на сей раз — в ста тридцати шести страницах, но наша, по всей видимости, увидела свет раньше. К тому же данный текст несколько отличается от конечной версии.
Валентина заметила, как мимолетный огонек пробежал по ее лицу, которое, впрочем, тут же вновь превратилось в бесстрастную маску. Значит, Нора все же живой человек, возможно, даже наделенный чувствами. Нужно лишь заговорить с ней о старых книгах, чтобы дать ей возможность выразить эмоции. Было нечто успокаивающее, но в то же время крайне тревожное в этом открытии.
Открытии, которое, похоже, смутило как одну женщину, так и другую. В комнате повисла гнетущая тишина, пока Валентина возвращала книгу на место.
— Не знала, что мсье Штерн торгует также и редкими книгами, — проговорила она, дабы разрядить атмосферу.
— Элиас за всю свою жизнь не продал ни единой книги. Он собирает их для собственного пользования.
Валентина отметила переход от «мсье Штерна» к «Элиасу», но не стала заострять внимания на столь удивительном знаке фамильярности. Ей нигде не доводилось читать, что Штерн являлся библиофилом, ни даже того, что он способен обычное издание от раритетного. В официальной биографии торговца определенно имелись лакуны.
Нора заметила ее растерянность и сочла себя обязанной оправдать скрытность своего работодателя:
— Искусство — его профессия, в то время как книги — его страсть. Это не одно и то же. Он не считает нужным говорить об этом.
— Понимаю…
В действительности Валентина не совсем понимала, как человек, обладающий таким количеством предметов искусства, мог предпочесть им воспроизведенные механически книги. Большинство трудов, собранных в библиотеке, являлись печатными произведениями — конечно, инкунабулами и первыми изданиями, вероятно, бесценными, — но они не производили на Валентину впечатления вещей, единственных в своем роде.
Она направилась к двери.
— Знаете, гости Элиаса часто его не понимают. Вы ведь тоже ощущаете некоторую неловкость, не так ли?
Захваченная врасплох вопросом Норы, Валентина остановилась на пороге.
— У меня пока не сложилось определенного о нем мнения, вот и все.
