Такие вот сычи, презревшие законы людского общежития, и попадают в разные истории.
События, надолго возмутившие спокойствие сонной Ярыни, произошли в июле, в аккурат на купальские игрища.
С ранней весны по области колесила дискотека «Звездный конвейер». В отдаленные города и веси, вроде глухой Ярыни, посылали, как правило, двух- или трехнедельных звезд. Мануэль Санчес продержался на конвейере больше месяца и к началу летних гастролей уже созрел как поп-звезда.
Обсыпанная подсолнуховой шелухой, местная молодежь радостно ломилась на «шоколадного мишку». Но Маня был даже не мулат, а всего лишь квартерон, внук московского фестиваля незапамятного года, и на фабрику попал лишь благодаря этой драгоценной четвертушке африканской крови. С большим трудом закончив восемь классов, Маня и не помышлял о творческой карьере, а тихо-мирно торговал бананами и апельсинами и совсем немного марихуаной. Но жгучий африканский темперамент и музыка крови сжигали его изнутри. Очнулся Маня в дешевом гей-клубе, среди пестрой обкуренной подтанцовки. Именно отсюда и пролег его путь на Олимп славы и всенародной любви. Через месяц под овации и слезы поклонниц Маню пришлось скорехонько снять с «конвейера», ввиду полной неспособности к пению, хотя бил чечетку он отлично.
Приезд Мани взбодрил и расцветил неведомыми ожиданиями жизнь захолустного городишки. И ожидания с лихвой оправдались. Кто осудит неопытную юность за тягу к яркой, несбыточной экзотике? Седьмого июля, в самую купальскую ночь, в Ярынь прикатил «Звездный конвейер».
Гриня никогда не была на дискотеках, хотя Борька Плюев каждую субботу зазывал ее в клуб, представляя, как в щекочущих лучах зеркального шара под шумок общупает ее. В тот вечер она зачем-то пришла к распахнутым дверям дискотеки. Вытянувшись на цыпочках, Гриня пыталась рассмотреть эстраду, где в клубах разноцветного тумана прыгала и бесновалась «черная звезда». Атмосфера уже достигла точки кипения, народ в зале одичал и сбился в потное стадо.
Не известно, что видела Гриня, но стояла она у распахнутых дверей долго, не реагируя на страстные призывы «курилки», она жадно принюхивалась к воздуху и выразительно двигала тонкими, раздутыми ноздрями.
Внезапно свет внутри клуба погас. В багровой тьме раздался визг и грохот, и вместе с ядовитым дымом «народ» повалил из дискотеки.
Позже следствие установило, что от предельного накала лопнула осветительная лампа. Как назло, в этом углу кто-то недавно помочился, и разряды, рассыпавшись по полу, коснулись пыльного ветхого занавеса и торжествующе взмыли вверх, под сухие стропила.
Свет погас. Музыканты оказались заперты толпой своих обожателей. Единственным оружием музыкального пролетариата оказались довольно увесистые электрогитары. Ординарцы «звезды» проложили дорогу к выходу и оказались в рядах тех, кто видел огненное шоу от начала до конца. Маня выбрался по головам своих поклонников. К счастью, никто не пострадал. Удальцы из местных даже успели выкатить три огромных барабана. Клуб выгорал под свист и улюлюканье. Настроение было отличное, ночь нежна, и расходиться по хатам не хотелось.
С небес смотрела серебристая луна, подсвечивая лирическое облачко. Глядя в лица, освещенные пожаром, Маня ощутил, как что-то рождается в нем с болью и грубыми толчками в грудину. Он покрылся колючим инеем, чувствуя, как прорастает иглами, змеиной чешуей и лучами черного солнца, идущими изнутри из глубин крови и памяти.
Это была его ночь, ночь его силы. Он, Мануэль Санчес, таинственное существо, родившееся от луны и солнца, от света и тьмы, от севера и юга обретет этой ночью могущество и власть над смертными душами. Эта дрожь в его коленях и в сердце — предвестие великого победного шествия его богов и ритмов его расы. И он всегда слышал в себе этот зов, напоминающий бой тамтамов, нет, не тамтамов, а великих солнечных барабанов Легбы.
— На колени, мой народ, на колени! — завопил Мануэль, потрясая окровавленными кулаками. — Отныне я ваш бог! Я объявляю Ночь Любви!
Подданные ответили радостным ревом. Придурковато дергаясь, толпа повалилась в пыль.
— А теперь в путь, к Великой Реке…
Из выломанных дверей клуба соорудили носилки, и Мануэля, как черную сидячую статую, потащили к Прорве, колыхая на ухабах. Путь ночного шествия освещали факелы из горящих головней. Неумолчно стучали три великих солнечных барабана, созывая духов и божеств негритянского неба. Захваченная всеобщим движением, Гриня бежала вместе с толпой.
От лунного света, обволакивающего тепла и барабанного боя на поклонников Мани нашло помрачение. На росистом берегу Прорвы было принято новое судьбоносное решение. На лодках, вплавь и вброд по узкой песчаной косе толпа двинулась на Заячий остров. Посреди ночной реки запылали костры, закрутились языческие хороводы. Братание кумиров и публики и полная ломка сословных и иных перегородок продолжалась на брегах и в водах. Музыканты Мани скинули прожженные майки и джинсы и запрыгали вокруг костра голяком. Молодежь с восторженным ревом принялась разоблачаться. Из Ярыни подоспело подспорье: топоры, пилы, несколько ящиков водки и пяток связанных за лапы обреченно квохчущих несушек. По приказу Мани его гвардейцы принялись крушить едва вошедшие в силу березки. Борька мелким бесом крутился возле Мани, озвучивая указы и повеления.
— Мне нужен крест, большой, из дерева, — сквозь барабанную дробь прокричал Маня в толстое ухо Борьки.
— Сейчас сварганим, — подмигнул Борька.
— Нет, нужен с кладбища…
Через час огромный крест на почернелой подгнившей лапе был доставлен. Его водрузили на крутом обрывистом берегу, лицом к едва видневшейся в предутреннем тумане Ярыни. Сосновый крест, облитый бензином, запылал, роняя искры в сонную воду, означая время жертвы великим духам Гуедес. Маня схватил куриц за тонкие шеи и резким движением рук в стороны оторвал им головы. Стоя на высоком берегу, он поливал кровью толпу зомби, беснующуюся у его ног.
И тут среди обмазанных глиной и кровью тел вождь увидел темнокожую девушку дивной красоты. Она стояла поодаль опустив руки, по ее божественным щекам катились слезы. То была сама лунная богиня Ерцулие, подруга Солнца. Забыв про куриц, Маня подошел к ней и глядя в зачарованное, светлое от луны лицо, взял окровавленными пальцами ее послушную руку. Он узнал ее сразу. Это была великая жрица, его Мамбо. Лишь она одна может оживить древнее колдовство черных племен и оградить своими заклятиями и оберегами «гри-гри» его священный путь.
Смекнув в чем дело, подданные обвили темнокожих «короля и королеву» душисто-пьяными венками из ромашек и таволги. И вождь куриной кровью собственноручно начертил священные знаки «веве» на лбу и плечах девушки, посвящая ее духам Гуедес. Потом Маня нарисовал на песке знак Ерцулие — человеческое сердце.
Он больше не был Мануэлем, жалкой обезьяной белых. Рядом с ней он станет могущественным духом, Гуедесом смерти, самим бароном Самеди. Земное воплощение барона Самеди носит строгий черный похоронный костюм и черный узкий галстук. Глаза его спрятаны под черными очками и полями широкополой черной шляпы. Барон Самеди курит дорогие сигары, обжорствует и пьет. Его символы — гроб и фаллос. Это самый уважаемый и могущественный Гуедес из сотни лоа, почитаемых в религии вуду. Безрогие козлы, резвящиеся на ночном берегу, — его стадо, его рабы, его зомби. Это то, о чем говорил ему Хунган.
