— Врач? Судья? — удивился Герберт. — Этот человек мертв. Ему уже никто не поможет. Я распорядился, чтобы его похоронили как можно скорее. И вообще, Поуп, не вижу смысла обсуждать эту тему за обедом. Она портит мне аппетит.
Он наколол на вилку кусочек отварной дичи, рассмотрел его со всех сторон и отправил в рот.
— Простите, сэр, — извинился Джошуа. — Я не хотел вас обидеть.
Но через несколько минут, когда Герберт отвлекся, приказывая слуге принести еще вина, он, воспользовавшись удобным случаем, стал пытать Фрэнсиса и Каролину.
— А вы что об этом думаете? — тихо спросил он. — Вы вообще видели этого человека?
На лице Каролины было написано полнейшее безразличие: ей не было дела до загадочной смерти незнакомца. Ответ Фрэнсиса оказался более интригующим. Он моргнул несколько раз, почесал ухо и... прикинулся несведущим. Нет, он никогда не видел умершего и не разговаривал с ним, заявил Фрэнсис и вновь замкнулся в себе.
Герберт уже выказывал признаки волнения. Угрюмость детей, его собственные попытки вывести их из мрачного настроения, упорство Джошуа, не желавшего прекращать разговор о трупе, не лучшим образом сказывались на цвете его лица, которое утратило присущую ему безмятежную розовость и приобрело лиловый оттенок. Стул под ним скрипел, ибо он раскачивался, пытаясь придумать более подходящую тему для беседы. Более того, как он сам заметил, у него пропал аппетит. Он ел вяло, размазывая вилкой по тарелке ливерный паштет.
Наконец, в отчаянии Герберт обратился к теме, перед которой не смог бы устоять ни один нормальный молодой человек. Меньше чем через две недели, третьего июня, в Астли должен был состояться бал, устраиваемый для того, чтобы местное дворянство познакомилось с Сабиной, будущей хозяйкой поместья, и ее дочерью Виолеттой. На прием были приглашены около ста человек гостей.
Однако обсуждение предстоящего мероприятия не достигло своей цели. Фрэнсис с Каролиной продолжали вести себя неучтиво. На все вопросы они отвечали односложно или коротко: да, нет, наверное, как тебе угодно, отец.
Джошуа удивило, что Герберт ни разу не рассердился. Напротив, вид у него был как у напроказившего школьника, который знает, что совершил проступок и никоим образом не может загладить своей вины. Он даже не пытался урезонить своих отпрысков. Ни разу не повысил голос, ни нахмурился в ответ на их вызывающую грубость. Такое впечатление, думал Джошуа, будто он знает причину их недовольства, понимает, что ничего изменить нельзя, и считает себя в какой-то мере виноватым перед ними.
— Лиззи Маннинг приедет на бал с братом или ее будет сопровождать отец? — спросил Герберт, глядя в каменное лицо сына.
— Я не знаю ее планов, отец.
— А брат ее вернулся из-за границы? — не сдавался Герберт.
— Насколько мне известно, он пока во Флоренции.
— Что ж, если он остался в Италии, значит, вряд ли сможет сопровождать Лиззи, верно?
— Как скажешь, отец.
— Может, в таком случае предложишь Лиззи переночевать у нас?
— А Сабина позволит?
Герберт вздрогнул, будто получил удар в солнечное сплетение.
— А почему Сабина должна возражать против того, чтобы Лиззи погостила здесь?
— Просто я подумал, что, раз она хозяйка дома, не мешало бы с ней посоветоваться.
— А я разве здесь не хозяин? — возмутился Герберт.
Пожав плечами, Фрэнсис поднес ко рту ложку студня.
Герберт натянуто улыбнулся и в отчаянии обратился к дочери:
— Ты уже решила, в чем будешь на балу, Каролина?
— Нет, отец, не решила, — покачала головой она.
— Тогда тебе самое время заняться своим нарядом. До приема меньше двух недель, дорогая. Разве ты не хочешь блистать на балу?
— Я об этом не думала.
Для Джошуа Поупа одежда была источником бесконечных забот и волнений.
— Какой цвет вы выберете для своего платья, мисс Бентник? — полюбопытствовал он, проявляя подлинный интерес.
Он представлял ее в платье из темной переливчатой ткани — бордовой или синей, а может, зеленой, — которая подчеркнула бы теплый тон кожи ее лица и выразительность глаз.
Оскорбленная вмешательством Джошуа, Каролина покраснела, но проигнорировала его вопрос, сказав только:
— Я ввела тебя в заблуждение, отец. Платье я не заказала потому, что собиралась надеть одно из маминых. Думаю, мне прекрасно подойдет ее наряд из темно-красной парчи, который был на ней, когда мы в последний раз ужинали вместе, перед тем как ты увез ее на Барбадос, где она и умерла. И возможно, пока мы будем чествовать твой новый союз, оно всем нам будет служить напоминанием о ее недавней кончине.
Столовую окутала тишина. Глаза Герберта заблестели, будто на них навернулись слезы. На скулах заходили желваки. Он стиснул зубы, но не выразил удивления. Будто изначально знал, что так и будет, и теперь раздумывал над своим ответом.
— Каролина! Дитя мое! Думай, что говоришь! Неужели ты винишь меня в смерти своей матери? — наконец произнес он. — Она сама вызвалась сопровождать меня на Барбадос. Я любил ее так же сильно, как и ты, и теперь столь же горько оплакиваю. Ее смерть трагична, но мы не можем переписать историю, как и не можем заглянуть в будущее.
Холодные глаза Каролины теперь пылали гневом.
— Для человека, который любил и оплакивает ее столь горячо, ты слишком быстро нашел ей замену!
Джошуа, наблюдавшему за реакцией Герберта, тот опять напомнил ребенка, которого больно ударили. Герберт задрожал от беспомощности. Его лицо покрылось испариной, край парика на лбу увлажнился. Его пальцы теребили столовые приборы, словно он онемел, зная, что должен как-то отреагировать на вызов дочери, но любая его фраза лишь приведет к скандалу.
— Нас с Сабиной свела сама судьба. Она была очень добра к твоей матери, когда та заболела. Стоит ли удивляться тому, что после я навещал ее, проникся к ней симпатией, — и она ответила мне взаимностью?
Каролина озлобилась еще больше.
— Да уж, Сабина — сама доброта! — закричала она. — Что же ей не пожалеть мою мать, если она все силы приложила к тому, чтобы увести у нее мужа?! Умна, ничего не скажешь. Не удивлюсь, если выяснится, что она отравила маму!
В ярости она швырнула салфетку, подобрала юбки и стремительно вышла из комнаты. Герберт, утратив дар речи, сидел раскрыв рот от изумления.
Джошуа пристально смотрел на пустой стул Каролины, размышляя о произошедшем. Подняв голову, он перехватил взгляд Фрэнсиса. В лице того вместо прежней враждебной холодности читалась нескрываемая грусть. То же чувство отражалось и на лице Герберта. У Джошуа стало тоскливо на душе. Он уповал на то, что пребывание в Астли избавит его от гнетущей тоски. Помолвка Герберта и Сабины вселяла в него надежду, веру в то, что в один прекрасный день и в его печальной судьбе все изменится к лучшему. Но, став свидетелем скандала за обедом, он понял, что в семействе Бентников не так все гладко. Уныние, от которого он бежал, покидая Лондон, увы, настигло его и в Астли.
