войны и установление на планете мира и безопасности.
Празднества состоятся 20–21 августа 20… года в городе Иерусалиме.
Программа
Торжественный прием у Председателя Высшего Совета Объединенных Народов Земли по поводу восстановления Иерусалимского храма.
Традиционная молитва о мире Иерусалиму
Инаугурация Президента Союза Объединенных Народов Земли
Парад победы
Председатель Высшего Совета Объединенных Народов Земли, господин Генерал-Протектор провинции Великий Израиль,
Емануил бен Давид.
Генерал-Президент Сибири, Главнокомандующий Северной армией Союза Объединенных Народов Земли, бывший генерал-лейтенант Вооруженных сил Российской Федерации, бывший полковник ВДВ СССР, Алевтин Иванович Маркашов, меньше всего на свете хотел бы сейчас находиться в самолете, со скоростью звука несущемся в столицу мира. Военный переворот находился на завершающей стадии подготовки, еще пара недель – и три самых боеспособных армии СОНЗ могли начинать наступление на Иерусалим. В городе их готовы были поддержать.
И тут – перенос давно утвержденной даты праздника, это письмо…
Как Емануил пронюхал о заговоре против него? А то, что пронюхал, сомнений нет. Вопрос – насколько он в курсе планов заговорщиков, что он предпримет, решится ли арестовать их во время празднеств (а только безумец отпустил бы троих главнокомандующих к их армиям), и если арестует, то есть ли у него доказательства для суда? Или – несчастный случай, катастрофа? Но – сразу с троими? А может, один из троих – предатель? Вопросы цеплялись один за другой, вопросы жизни и смерти, вопросы, на которые у генерала не было ответа.
«Ну что ж, ввяжемся в драку, а там посмотрим», – подумал он и нажал на кнопку. Дверь салона открылась, и на пороге появилась его любимая стюардесса, Маша, высокая, стройная, в кителе бело-зеленых «сибирских» цветов. Ее скуластое лицо якутской красавицы, спокойный и внимательный взгляд, всегда благотворно действовали на генерала.
– Машенька, принеси, пожалуйста, кофе – попросил генерал.
– Сейчас, Алевтин Иванович. Пилот просил передать, что Бен-Гурион[1] через полчаса.
– Спасибо, Машенька. Пусть приготовят парадную форму. – Он дождался, пока девушка закроет за собой дверь, и несколько раз с силой помассировал виски, чувствуя, как немного уменьшилась тяжесть в голове. Только теперь Маркашов понял, что ночь нисколько его не освежила.
* * *
– Я приношу Вам наши глубочайшие извинения за этот возмутительный инцидент, господин Генерал-Президент. Но меня потрясла и восхитила та выдержка, с которой Вы встретили смертельную опасность. Да и сейчас Вы веселы и спокойны. Вот что значит настоящий русский характер…
Переводчик почти без акцента, но как-то механически повторял по-русски вежливые слова второго секретаря Высшего Совета, прекрасно знавшего пять основных языков планеты. Длинный и сияющий казенный лимузин ракетой летел мимо сплошной стены зелени по глади шоссе к Иерусалиму. Солнце пылало, всюду сверкали алмазами капли воды, извергаемые миллионами разбрызгивателей, прячущихся среди цветущих кустов и финиковых пальм. Земля Обетованная встречала утро как царица на троне, во всей своей красе и могуществе.
Маркашов отвернулся от окна, и остановил взгляд на бесстрастном лице чиновника:
– Я человек военный. Это не первая, да и, наверняка, не последняя ракета, выпущенная в мою сторону. Но на моем самолете надежная противоракетная система. Так что особой опасности не было.
На самом деле, несмотря на антиракеты, пилоту пришлось использовать все свое мастерство, чтобы уйти из-под удара. Парадный генеральский мундир, залитый кофе, отправился в стирку, Маша замазывала ссадины на своем скуластом лице. Но, несмотря ни на что, генерал был почти весел: удар из-за угла свидетельствовал о том, что на открытый поединок Емануил не решился. У него нет веских доказательств, подтверждающих участие Маркашова в подготовке переворота. А, может быть, и реальность самого заговора для Председателя ВСОН под вопросом. И ракетный удар по самолету был просто превентивной попыткой пресечь возможную опасность.
– Знаете, господин Аасзон, – Маркашов перешел на английский, минуя замолкшего переводчика и обращаясь напрямик к секретарю, – мне только странно, что эта опасность возникла на территории Протектората. Здесь уже год не велись военные действия, и ваше правительство неоднократно утверждало, что ни одного врага в пределах Великого Израиля не осталось. Все это может произвести неважное впечатление на гостей, да и у меня на родине будет воспринято отнюдь не положительно. Вы прекрасно понимаете, что в случае моей смерти уже никто не сможет удерживать далее Республику Сибирь в Союзе. И я не думаю, что выход из СОНЗ государства, владеющего атомным оружием и баллистическими ракетами, пойдет на пользу народам Земли…
Последняя фраза была неприкрытой угрозой, столь грубой, что дипломатичное лицо господина секретаря на мгновение дрогнуло. Но дрогнуло не от возмущения генеральской грубостью, и не от страха. Дрогнул презрительно уголок губ, скосился вниз, показывая влажно блеснувший кончик клыка. Будто на нейтральной полосе, в три часа после полудня, когда все спит, и даже снайперу лень заглядывать через трубку прицела в провал вражеских окопов, вздрогнул и замер лист на кусте, выдавая чье-то чужое присутствие. И показался этот «лист» Маркашову страшнее артналета, потому что скрывал за собой нечто нечеловеческое, всплывшее из тьмы ночной или из полуденного морока сгоревшей в ядерном огне восточной пустыни.
Маркашов с трудом подавил попытку тела трусливым холодком вдоль позвоночника ответить на видение, проглянувшее сквозь мертвую маску лица дипсотрудника. У генерала вдруг возникло дурацкое чувство, что он оказался заперт вместе с двумя покойниками в роскошном гробу, летящему на полном ходу прямиком в пекло.
Громадный автомобиль повернул столь плавно, будто он скользил не по асфальту, а по воздуху. («Товарищ старшина, а крокодилы летают? – вспомнился Маркашову анекдот из его военной юности. – Ну что ты, рядовой! Конечно, нет! – А вот капитан сказал, что летают. – Ах, капитан… Ну может и летают, но только низенько-низенько…») Солдатский юмор помог, и генерал уже спокойнее взглянул на своих попутчиков. Но те, сочтя разговор оконченным, незряче смотрели сквозь Маркашова, лица их были погасшие, пластмассово-мертвые.
Перекресток, помеченный плакатом, на котором Патриарх всея Востока и какой-то бородач в черной шляпе с косичками призывали молить о
