Позади остались продуктовый ларек, кожевенный завод, водонапорная башня, и перед нами распахнулась ширь.
Ветер тугой пахучей волной ударил с поля. Зеленый ковер расстилался до самого горизонта.
Мы остановились. Я положил велосипед у обочины.
— Ух, как здорово! — обрадовалась Женька и раскинула руки, будто хотела поймать и ветер, и эту даль, и солнце над холмами.
В сухих комьях глины перетирали крылышками цикады.
Из-под ног пружинками выскакивали кузнечики.
Женька находила в траве редкие васильки и ахала.
Потом она сорвала несколько цветков кашки и один протянула мне. Крохотный, с наперсток, с белыми пушистыми крапинами.
— Съешь и загадай желание, — улыбнулась Женька. — Обязательно сбудется!
Я, зажмурив глаза, проглотил цветок.
— Трусишка-зайчишка, — заметила Женька. — У него же вкус меда…
Она собирала какие-то неизвестные мне травы, и скоро из них получился душистый букет.
Женька опустилась на траву, видимо устала, и мне предложила взглядом сесть рядом.
— Тебе кто-нибудь из наших девчонок в классе нравится? — опросила задумчиво Женька.
— Нет, — соврал я (хотя мне втайне всегда нравилась она), и уши мои предательски запылали.
— Ну и напрасно. Вон Нелька-гимнастка — красавица!
— Подумаешь… А может, я никогда не женюсь! — гордо заявил я.
— Ну и дурак, — засмеялась Женька. И белые ее зубки дразняще перекусили пополам сочную травинку.
Солнце наполовину село за холмы. Вместе с сумерками повеяло прохладой.
— Пит-пит-лык, пит-пит-лык! — брызнул звук откуда-то из травы.
Женька приложила палец к губам.
— Поть-пилык, поть-пилык! — отозвался перепел с другого конца поля.
Над далекой проселочной дорогой поднялось облачко пыли. Это шли женщины. Они несли охапки срезанных ветвей тутовника. Для гусениц шелкопряда.
Мы с букетом трав и цветов возвращались на велосипеде домой.
Я не знаю, как пахнет солнце, и вообще имеет ли оно запах. Но в тот вечер, чувствуя близко загорелые Женькины плечи, я почему-то подумал, что они пахнут солнцем. И еще чем-то, чему нет названия.
К НАМ ПРОВЕЛИ ТРАМВАЙ
Как-то Рахмат объявил:
— На соседней улице рельсы кладут! Скоро и у нас будут…
Новость была ошеломляющей и приятной: не надо будет ходить далеко-далеко узкими переулочками к конечной остановке, где трамвай под номером восемь, натужно скрипя колесами и сыпля искрами, описывал круг.
Посмотреть на укладку рельсов побежали втроем: Акрам, Рахмат и я.
Здоровенные парни-работяги, раздетые до пояса, загорелые, облитые солнцем, с капельками пота на туго выпирающих мускулах, клали на гравий шпалы, стыковали рельсы, забивали кувалдой костыли.
Было так интересно, что Рахмат первый не выдержал, подошел к одному из рабочих. Тот мусолил самокрутку, опершись на кувалду.
Рахмат оценивающе оглядел великанский молоток и робко попросил:
— Можно я… это… попробую забить?
— Валяй, — усмехнулся парняга.
Рахмат с трудом приподнял кувалду… Кувалда всей своей тяжестью потянула его в сторону и… уткнулась в землю, хорошенько встряхнув незадачливого «забойщика».
Мы рассмеялись.
Рабочий, однако, осуждающе посмотрел на нас и пояснил Рахмату:
— Кто же так обращается с инструментом? Вот как надо держать. — Он, словно перышко, поднял над собой кувалду — бац! — и огромный костыль-гвоздь «утонул» в дереве.
Рахмат снова поднял кувалду — на этот раз она подчинилась спружиненной мальчишеской силе — тюкнул по костылю и тот наполовину вошел в шпалу. Второй удар поставил гвоздь на место.
— С почином! — поздравил рабочий. — Молоток!
— Еще бы ударить, — вдохновился удачей Рахмат.
— Я тоже хочу попробовать, — сказал Акрам.
— Дайте и мне, — подвинулся я к кувалде.
— Э, так дело не пойдет, — развел нас в стороны рабочий. — Где дисциплина? Надо по порядку.
Ух, с какой радостью мы вбили по костылю! Сначала Акрам, потом я. Рельсы еще на несколько метров продвинулись вперед. Была в этом и частичка нашего труда. Как тут не гордиться!
Через несколько дней две стальные ленты протянулись так далеко, что осталось гадать: куда они приведут? Одни говорили — к будущему заводу, другие — в соседний колхоз…
Гадать можно долго, но лучше самим посмотреть. Акрам первым отправился на велосипеде в разведку. Даже не захватил никого с собой. Вернулся и сообщил:
— Рельсы уложены, кольцо у колхоза. Первый трамвай пустят вот-вот…
Мы каждое утро бегали к линии, уходящей за горизонт, за низенькие домики, утопающие в садах, — не покажутся ли долгожданные вагоны? Наклонялись ухом к холодному еще рельсу — не послышится ли стук колес? Вглядывались в чуть провисающие медные провода — не подрагивают ли? Но пока повсюду дремала тишина.
И вдруг… — а это случилось в субботу, — Рахмат первым отпрянул от рельса.
— Что, едет? — насторожился Акрам.
Но спрашивать было не нужно.
Рассеянно-счастливое лицо друга выдавало долгожданный праздник.
— Еде-е-е-ет! — закричал Рахмат.
— Еде-е-е-ет, ур-ра! — закричали мы на всю махаллю.
Из-за поворота вынырнул трамвай. Солнце ослепительно полоснуло по чистым его стеклам.
Трамвай приближался, стуча колесами: та-ка-та-ка-тум, та-ка-та-ка-тум! Словно невидимый музыкант бил по звонкой коже дойры.
— Та-ка-та-ка-тум, та-ка-та-ка-тум! — Рахмат, щелкая пальцами, пустился в пляс.
Мы — за ним.
Трамвай отчаянно зазвонил. Мы прыснули в стороны. Из открытого окна высунулся вагоновожатый — и кто бы вы думали? — наш сосед Сали-арбакеш! — Он погрозил увесистым кулаком: мол, не бегайте рядом с рельсами.
Вот тебе и Сали-арбакеш. Всю жизнь развозил на арбе уголь, саксаул, сено, а тут — вагоновожатым!
Когда только выучился? Мы-то и не подозревали, но были рады за него. Кулак — не в счет, ведь Сали добрый человек, это он шутит. Теперь у нас не только свой трамвай, но и свой вожатый.
Наши ожидания подтвердились: не зря мы зачем-то остались дожидаться трамвая… И точно, на обратном пути трамвай остановился.
На подножке показался Сали.
— Садитесь, соседи, — пригласил он, весело подмигнув. — Платить не надо. Сегодня пробная обкатка.
Мы козлятами запрыгнули в трамвай, не дожидаясь повторного приглашения. Пустые вагоны качнулись, и колеса под нами весело запели: та-ка-та-ка-тум, та-ка-та-ка-тум.
Мы толкались за спиной Сали-арбакеша и радостно вопили:
— Но-о! Еще давай!
Будто это вовсе был не трамвай, а пегий конь Сали.
Сали не обращал внимания на наши разудалые возгласы. Он явно был доволен своей новой профессией. И держался собранно, с достоинством, лишь изредка поправлял на голове тюбетейку-ферганку да степенно оглаживал ус.
Свистел за окнами утренний ветерок. Мелькали ветви деревьев, дома́, лица прохожих.
— Но-о! Быстрее! — орали мы.
— Быстрее нельзя, — серьезно отвечал Сали-арбакеш, виноват, Сали-вожатый… Впрочем, первоначальное прозвище так за ним и осталось, хотя и приобрело теперь смешной оттенок…
На другой день трамвай заполнили шумные пассажиры — с сумками, ведрами, мешками, портфелями. Управлял им по-прежнему Сали. Только у дверей сидела хмурая тетка-кондуктор в очках и с кожаной сумкой. И праздник кончился. Не потому, что нужно было покупать билеты. Просто это был уже не вчерашний, первый трамвай. Но разве, если бы любой праздник длился
