вкраплениями золота багет и распорядилась повесить в своих покоях на самом видном месте. Решила для себя, что картина будет висеть там, пока князь не поправится, не войдет в ее покои на своих ногах. При этом Талия знала, что этого может не случится никогда, потому как боги жутко разгневались на нее.
— А ты знаешь, я уже говорил насчет вашей свадьбы с Демидовыми… — начал было барон, пытаясь хоть немного отвлечь дочь от тяжких мыслей.
— Пап, успокойся, пожалуйста. Никакой свадьбы не будет, — Талия протянула руку к коробочке с «Никольскими».
— Как не будет? — опешил Евстафьев и услужливо положил перед ней зажигалку. — Талия! Ты решила расстаться с Геннадием Дорофеевичем⁈
— Как ты можешь думать такое⁈ Я — не последняя дрянь и ни за что не брошу его! Все, хватит, пап. Просто не трогай меня пока. Я постараюсь приехать к тебе завтра к ужину. Сейчас мне нужно к Гене. Знаю, он меня ждет. Он всегда меня ждет, — она встала и направилась в спальню, чтобы переодеться.
— Подвезу тебя! — сказал ей в след барон, тоже вытащил сигарету из коробки на столе и прикурил, наполняя комнату густыми клубами дыма.
— Если никуда не спешишь, то подвези. Только по пути нужно будет заехать в храм Геры на Поклонной, — сказала Талия.
Теперь наряд она не выбирала долго как прежде. Взяла, что попалось под руку: достаточно скромное, даже строгое. Многое из яркой и вызывающей одежды баронесса раздала служанкам. То, что им не подошло, отнесла к храму Величайшей и сложила в корзины для нуждающихся.
В храме Геры молодая баронесса задержалась почти на час. Евклид Иванович в ожидании устроился на лавочке и читал вчерашнюю газету с огромной статьей о престолонаследнике, с которым на радость всем определился старый император. Потом курил, поглядывая на высокие ступени храма, желая скорее увидеть среди выходящих свою дочь. А потом и вовсе решил идти за ней. Когда уже барон поднялся к колоннаде, из портала, украшенного резьбой по саянскому мрамору, вышла Талия.
— Пап, прости. Задержалась, — сказала баронесса, догадавшись, что отец отчаялся ее ждать. — Как-то время быстро пролетело, пока слушала жреца. Он говорил важные вещи. Зря ты не ходишь в храм.
— Ты очень, очень изменилась. И я сказал, что эти перемены добрые, если бы на твоем лице чаще появлялась улыбка, — барон увлек дочь к стоянке эрмимобилей, при этом подумав, что сам он изменился ничуть не меньше: после разрыва с Леной Елецкой и той правды, которая открылась о его последней жене, из жизни Евклида Ивановича почти исчезла прежняя беззаботность, в их доме все реже появлялись гости и не случались шумные вечеринки — всего этого больше не хотелось.
Минут через двадцать эрмимобиль барона Евстафьева остановился возле входа в сквер перед Красными Палатами. Талия вышла из машины, поблагодарила отца и попросила не дожидаться ее — она собиралась остаться до позднего вечера с Мышкиным. Быстрым шагом, с чуть опущенной головой баронесса пересекла сквер, вошла в центральных корпус Красных Палат и поднялась на седьмой этаж. В длинном коридоре не было никого, кроме робота-уборщика, с жужжанием чистившего ковровую дорожку и почти по-человечески бормотавшего молитву Асклепию. Прижимая к себе пакет с любимыми яблоками Родерика, Талия дошла до 27 палаты и открыла дверь.
— Здравствуй, мой дорогой! — полушепотом сказала она, переступив порог и тихо закрыв дверь. Баронессе показалось, что ее жених спит.
Однако Родерик, а с некоторых пор князь Мышкин, не спал. С настойчивостью, даже с некоторым ожесточением он делал ментальные и энергетические упражнения, которым научил его граф Елецкий. Снова и снова маг погружался в себя, выходил на тонкий план и сосредотачивал внимание в наиболее важных областях ментального тела, иногда переносил его на астральный план, чтобы разобраться с потоками, которые были спутаны и хаотичны. Эта практика стала помогать ему в первый же день. Поначалу делать ее было трудно примерно так, как человеку привыкшему лежать днями на диване, заставить себя заниматься гимнастикой. Но Родерик смог найти в себе заряд еще нерастраченной воли, и она становилась все сильнее.
А сегодня… сегодня случилось маленькое чудо, предсказанное графом Елецким: старания Родерика на тонком плане, оказали влияние на план физический. Следом за тем, как магу удалось срастить два периферийных энергоканала и наладить зыбкую связь с каналом центральным, кое-что изменилось в его неподвижном теле. Князь почувствовал начало процессов вокруг позвоночника, пока еще неясных для него самого. Правая рука, которая едва шевелилась, теперь гораздо охотнее подчинялась ему.
— Здравствуй, моя принцесса, — отозвался Мышкин, а когда она сделала еще два шага к его кровати и приоткрыла рот, чтобы что-то возразить, князь приподнял не только голову, но даже смог оторвать плечи от подушки.
— Родерик! — Талия в изумлении застыла. — Родерик! — громко вскрикнула она и бросилась к нему. Баронесса уронила ему голову на грудь и, часто вздрагивая, заплакала. — Мне это не показалось⁈ Скажи правду, что ты уже немного двигаешься⁈ — с мольбой в глазах спросила она.
— Двигаюсь. Понемногу, но уже двигаюсь, — как бы доказательство он смог приподнять руку и провести кончиками пальцев по ее волосам. Он ясно чувствовал прикосновение к ней, и это уже было величайшим чудом, путь к которому ему указал граф Елецкий — без сомнений лучший маг в этом мире.
— Я тебя люблю! — Талия принялась целовать его руку. Часто и с жаром. — Только не называй меня больше принцессой, — выразила она запоздалый протест. — Мы же договорились! Я — просто Талия!
— Мы договорились, что ты больше не будешь Принцессой Ночи, но лично для меня ты навсегда останешься маленькой принцессой, — сказал он, с наслаждением ощущая прикосновение ее губ. Теперь эти ощущения, хоть и не были такими сильными как прежде, но они стали свежими и гораздо более важными. Важными, потому что с ними начиналось новое понимание жизни и себя самого.
— Значит все не зря! Родерик! Мои молитвы помогают! Боги! — воскликнула баронесса, вскочила, сложив руки на груди мысленно обратилась с благодарностью к Гере. Потом добавила вслух: — Я буду чаще ходить в храм! Еще чаще! Я буду изо всех сил просить за тебя!
Родерик не стал ей говорить, что дело вовсе не в молитвах его самоотверженной невесты, а в его ежеминутных
