я могу их вам подарить, – наконец, рассмеялся Прокофьев и вернул счастливому послу его часы.
Прокофьев и Эйзенштейн
У Прокофьева сложились приятельские отношения с кинорежиссёром Сергеем Эйзенштейном. «Работа с талантливым Эйзенштейном всегда привлекала меня!», – писал Сергей Сергеевич. Вместе они работали над такими шедеврами киноискусства, как «Александр Невский» и «Иван Грозный». Каждый, кто знает эти кинокартины, согласится, что музыка Прокофьева – это душа и нерв последних фильмов Эйзенштейна.
Одна из самых эффектных сцен «Ивана Грозного» – пляска опричников. Цветная сцена в чёрно-белом фильме. Эйзенштейн собрал неотразимо одарённую творческую группу. Стихи к музыке Прокофьева писал Владимир Луговской. Казалось, что жутковатая и удалая песня опричников пришла к нам прямиком из XVI века:
Гости въехали к боярам во дворы.
Загуляли по боярам топоры!
Гойда! Говори, говори, приговаривай,
Топорами приколачивай!
А жесты, танцевальные ходы в этой сцене ещё важнее стихов. Хореографию в «Иване Грозном» создавал не кто-нибудь, а Ростислав Захаров. Рядом с актёрами Эйзенштейна работали танцовщики из балетной труппы Большого театра. Получился один из самых известных танцевальных номеров в истории мирового кино! В этом танце, как и в песне, ощущается мощная гамма чувств: здесь и силушка молодецкая, и жажда власти, жажда кровопролития, борьбы…
Прокофьев и Эйзенштейн сами были неумелыми танцорами и любили пошучивать на эту тему. Эйзенштейн писал: «Кто поверит тому, что чудодейственный мастер ритмов С.С. Прокофьев, танцуя в гостиной, совершенно безнадёжно не может попасть в такт и нещадно оттаптывает ноги дамам!»
Шутки сопровождали их дружбу. Однажды, возвратившись с Мосфильма, Прокофьев с ужасом обнаружил, что потерял любимый шотландский шарф и портфель с нотами… Утром Прокофьева разбудил телефонный звонок. Некий гражданин сообщал, что готов передать композитору шарф и портфель за приличное вознаграждение. Прокофьев в раздражении бросил трубку: ему было противно общаться с вором и шантажистом. Скоро за композитором заехала машина: они вместе с Эйзенштейном поехали на киностудию. Как только Прокофьев принялся рассказывать о звонке вора, Эйзенштейн рассмеялся. Тут-то Сергей Сергеевич и заметил, что шея режиссёра обмотана тем самым шотландским шарфом, а на коленях лежит заветный портфель. Оказывается, вещи нашли на студии и прислали Эйзенштейну, который решил разыграть Прокофьева и мастерски изменил голос во время телефонного разговора.
Увы, счастливое сотрудничество продолжалось недолго: у Эйзенштейна было больное сердце, и прожил он пятьдесят один год. На смерть Эйзенштейна Прокофьев, стоявший в почётном карауле у гроба режиссёра, отозвался так: «Жизнь кончена, начался постскриптум!».
Вторая серия «Ивана Грозного» не пришлась по душе Сталину, и в прокат вышла с запозданием на двенадцать лет – только в 1958-м. Но жизнь прокофьевской музыки к «Грозному» продолжилась в балете: фильм Эйзенштейна вдохновит Юрия Григоровича на создание нового спектакля…
«Иван Грозный»
Прокофьев национален строгостью традиций, восходящих к первобытному скифу и неповторимой чеканности резного камня XIII века на соборах Владимира и Суздаля. Национален восхождением к истокам формирования национального самосознания русского народа, отложившегося в великой народной мудрости фрески или иконописного мастерства Рублева.
С.М.Эйзенштейн
Балета о Грозном Прокофьев не сочинял, а, между тем, прокофьевский «Иван Грозный» с огромным успехом шёл и идёт на многих балетных сценах мира. Такое бывает.
Идею подал композитор и дирижёр Абрам Стасевич – преданный поклонник и глубокий интерпретатор музыки Прокофьева. Он был дирижёром на картине «Иван Грозный», а в 1962-м году составил из киномузыки Прокофьева ораторию о грозном царе, которую исполняли лучшие оркестры Советского Союза. Прокофьев – любимый композитор Григоровича, По совету Стасевича, Григорович обратил внимание на музыку к «Ивану Грозному», не раз пересмотрел фильм и «заболел» эпохой первого московского царя, Прокофьевым, русским XVI веком… Замысел годами складывался в идею балета. В 1971-м году не стало Стасевича, и Григорович пригласил для работы над балетом композитора Михаила Чулаки. Чулаки включил в композицию не только музыку из кинофильма «Иван Грозный». В балете слились и зазвучали разные произведения Прокофьева – «Русская увертюра», фрагменты Третьей симфонии и кантаты «Александр Невский». Над либретто работал сам Григорович. Истинным соавтором балетмейстера стал художник Симон Вирсаладзе, создавший чудо на сцене – трансформирующееся храмовое пространство, в котором картины балета сменяются без «швов». Три вращающиеся апсиды напоминают то интерьеры теремов и соборов, то стены и башни Кремля. За ними высвечиваются лики героев. Когда начинается танец, зрителю кажется, что оживают фрески, зритель без натуги переносится в древнюю Москву – почти, как герои популярной комедии об «Иване Васильевиче», которая вышла на экраны за полтора года до премьеры балета.
Научным консультантом постановки стал известный историк, специалист по эпохе Ивана Грозного, профессор Александр Александрович Зимин. Зимин был не только автором смелых научных концепций, он любил и понимал искусство. Тем ценнее его высокая оценка балета «Иван Грозный»: Зимин к идеям Григоровича относился с неизменным интересом, а порой и с восторгом.
Наследники композитора не сразу дали разрешение на переработку музыки Прокофьева для балета «Иван Грозный» – и всё-таки в феврале 1975 года в Большом театре состоялась премьера.
Илл. 13: Сцена из балета «Иван Грозный»
Юрий Григорович писал: «Мир балета считает Прокофьева своим автором и моя постановка «Ивана Грозного», несмотря на кажущиеся противоречия между центральным героем и самой природой балета, рождалась совершенно органично. Не было никаких сомнений в том, что эта музыка может вызвать к жизни сценический танец. Именно музыка, а не что-то другое, например, сюжеты русской истории, точное следование эпохе, биографиям персонажей, их психологическим особенностям, народный фон и многое подобное, что мне отчасти приписывали или даже навязывали многочисленные комментаторы. Нет, и еще раз нет – только музыка Прокофьева, с нее начинался замысел тридцать лет назад, ею же он исчерпывается и сегодня. Все вышеперечисленные темы всплывают в балете по необходимости, некоторые, наверное, и вырастают в самостоятельные сюжеты, но – управляемы они этой стихией звука и ритма, этого мощно заряженного и неудержимого эпического потока».
И всё-таки многие восприняли балет как политический жест. У Григоровича получалось, что Иван Грозный, несмотря на жестокость, – страдающий герой, патриот, а предателю Курбскому не было прощения. Чего только не увидели в этом сюжете: и героизацию террора, и критику диссидентов, эмигрантов вплоть до Рудольфа Нуреева, и оправдание Сталина, об очередной реабилитации которого толковали в середине семидесятых… К балетмейстеру, который ещё недавно считался возмутителем спокойствия, прикрепили ярлык: «Консерватор». А он просто прислушивался к стихии Истории – так же чутко, как Прокофьев и Эйзенштейн. Но даже те, кто упрекал
