ситуация – хуже некуда. Нам понадобятся все яйца, какие только сможем найти. Мы теряем ее! И я не намерен с этим мириться.
– Кого? Чего? – Я хлопал глазами.
– Вероника! – Джеронимо хлопнул по столу ладонью. – Я пятнадцать лет жизни угробил, чтобы подчинить ее, затащить в искусную ловушку из чувства вины, страха одиночества, ненависти и любви. И вот теперь какой-то Марселино придет на готовенькое, внушит моей сестре веру в себя и самоуважение, а меня отправит стоять в угол? Его я должен буду называть «папой»?!
Чем дольше он говорил, тем громче становился голос, тем ярче разгорались глаза. Он встал, влез на стул, потом – на стол, навис надо мной, испуская лучи безумия.
– Но ведь Вероника – не твоя мать! – возразил я.
– Она – больше, чем мать. Она мне как дочь! Да что я распинаюсь… Николас, скажи просто: поможешь ты мне, или нет?
Я гонял ложечкой чаинки в граненом стакане. Чай этот синтезатор еще мог сделать. Кофе не давал.
– Не нужно делать вид, будто тебе наплевать! – топнул ногой Джеронимо. – Я все феерично рассчитал. Твои чувства пробудились, ты втрескался в нее по уши, так почему сейчас ты смотришь, как она уходит с человеком, который час назад едва не изнасиловал тебя?
– Это был не он! – Я тоже стукнул по столу кулаками и вскочил. – Джеронимо, ты меня беспокоишь! Если ты и дальше будешь жить в мире собственных фантазий, то однажды двери в настоящий мир захлопнутся навсегда.
– Кто тебя тогда изнасиловал?
– Не знаю. Кажется, какой-то робот… Нет, черт, Джеронимо, ты меня запутал! Меня никто не насиловал!
Он свалился со стола на пол и скорчился в углу, обхватив голову руками.
– Отрицание, – прошептал он. – Первая стадия принятия анальной неизбежности…
– Да твою мать! – заорал я.
– Вторая стадия, – покачал головой Джеронимо. – Николас, соберись, прошу тебя. Ты все равно остаешься мужчиной. Для меня ты – эталон мужественности…
Я взвыл и шлепнулся на стул. Всех эмоций, что меня обуяли, я даже перечислить не мог, не то что усмирить их.
– Что мне сделать, чтобы ты заткнулся?!
– Торги. – Рука Джеронимо легла мне на плечо. – Третья стадия. Она уже конструктивна. Я расскажу, что тебе нужно сделать, Николас. Тебе нужно завоевать сердце моей сестры.
***
В тире было громко и вонюче – вентиляция, наверное, оставляла желать лучшего. Марселино, держа пистолет двумя руками, быстро, с равными перерывами, стрелял по мишеням, хаотично снующим у дальней стенки. Насколько я успел заметить, без пули ни одна не ушла. Вероника стояла рядом, наблюдала, на нас даже не обернулась. Джеронимо упер руки в бока и принялся ждать развития событий. Я осмотрел зал.
От дверей начинался тренажерный. Здесь было, наверное, все, что только могло понадобиться человеку, совершенствующему тело. Вплоть до скакалки, петлёй свисающей со шведской стенки. Количество и размеры блинов для штанги ввели меня в трепет. Дома тоже были тренажеры, но таких весов никто не поднимал. Я сам выжимал максимум пятьдесят килограмм, а мой тренер – сто пятьдесят. Здесь же только на грифе болталось четыре блина по пятьдесят. А ведь у этого монстра даже партнера для страховки нет…
Или есть?
Я вспомнил робота. Откуда-то же он взялся. Вряд ли Марселино о нем ничего не знает. Надо бы прояснить этот вопрос…
– Неплохо, – сказала Вероника, когда Марселино отстрелялся. – Теперь смотри, как надо.
Она вскинула руки, и два пистолета загрохотали, как пулемет. Мишени не успевали сменяться, и две последних, за неимением новых, Вероника буквально разорвала в клочья пулями.
Гимнастическое бревно знаменовало конец спортзала. За ним начинался тир. Пара десятков металлических ящиков, один из них раскрыт, внутри поблескивают черные смертоносные стволы в специальных углублениях. Трех не хватало.
– Неплохо, – качнул головой Марселино. – А сможешь провернуть такое с этими?
Он пнул один из ящиков, и крышка со щелчком отскочила. Пистолеты, лежавшие внутри, блестели как серебряные.
Вероника, отдав рукоятками вперед свои, опустошенные, склонилась над ящиком и шумно втянула воздух носом.
– Ах… – задрожал ее голос. – Как же меня возбуждает запах смазки…
Джеронимо, не говоря ни слова, достал тетрадь. Сейчас она лежала в боковом кармане рюкзака, и вытащить ее можно было одним движением. Вероника обернулась на шелест страниц. Рот приоткрылся, лицо стало багровым.
– «Как же меня возбуждает запах смазки», – процитировал Джеронимо с каменным выражением лица. – Супер. Спасибо, Вероника. За неполные сутки ты подарила мне две жемчужины.
Дальнейшее мне не понравилось. Вероника, вместо того, чтобы огрызнуться, поорать и забыть, она бросила быстрый взгляд на Марселино, который именно в этот момент сделал надменно-презрительное выражение лица.
– Так, всё! – топнула она ногой. – Пора это прекращать.
Джеронимо пытался ее остановить:
– Стоять, жирная старуха! Фу! Красный, красный!!!
Вероника с шага прыжком перешла на бег. Джеронимо, поняв, что переговоры безнадежно провалены, бросился наутек. В дверях он меня удивил: сбросил рюкзак под ноги Веронике. Рюкзак, в котором постоянно находилось что-то важное, нужное, незаменимое… Тетрадь ему почему-то была важнее.
– Отдай мне эту гадость, мелкий… – Крик Вероники таял в недрах базы.
Я с трудом сглотнул, сообразив, что остался наедине с Марселино. Посмотрел на него, тот как раз – на меня. Душа, что называется, в пятки ушла.
Марселино величественно кивнул на ящик:
– Интересуешься?
– Не-е-е, – проблеял я.
Марселино тут же зевнул и отвернулся, а меня как по команде разобрало зло. Он ведь меня вообще за человека не считает, а я, между прочим, личность!
– Мне не нужно доказывать свою мужественность, нажимая на курок пистолета!
Вообще-то я хотел тихо и со значением пробубнить это себе под нос, но голос подвел. Прогремел на весь тир, да еще высокомерно так. Марселино повернулся ко мне, а я застыл. Меня попеременно бросало то в жар, то в холод, то еще куда-то – там было особенно неприятно.
– Доказывать свою что? На что нажимая? – Марселино скорчил такую рожу, будто перед ним заговорил унитаз.
Несколько дней назад старый добрый Николас Риверос наградил бы Марселино участливым взглядом и сказал что-нибудь типа: «Я рулю машинами. Пушки мне не интересны». Но у меня сегодняшнего сердце колотилось, ладони потели, а язык с трудом выбирал что-то из беспорядочных импульсов раздираемого паникой мозга.
– Любой дурак может стрелять из пистолета!
Я был уверен, что Марселино после этих слов меня убьет. Но он лишь пнул ко мне ящик со словами:
– Ну, давай, попробуй. Нажми на курок.
– Не хочу! – отвернулся я, надеясь, что выгляжу гордым и равнодушным, а не пересравшимся.
– Да ладно. Справишься с «Диглом» – я отвалю от Вероники.
– С кем? – Я подошел к ящику и наклонился.
– «Иглы», – уточнил Марселино.
– Предлагаешь наркотики? Нет. Папа говорит, что наркотики – это плохо.
Блин, зря про папу. Как-то это по-детски, да?
– «Дезерт»! – прорычал Марселино.
Я по-прежнему ничего не понимал.
– Десерт? Я бы заел овсянку…
Марселино выдернул из ящика пистолет и сунул его мне рукояткой вперед. Хотя, мне казалось, что с бо́льшим удовольствием он бы приставил мне к голове ствол.
– «Дезерт игл», дебил малахольный! Понял?
Понял я лишь то, что десертом меня кормить никто не собирается. Но хоть на иглу не посадят – и на том спасибо.
Пистолет едва не оторвал мне руку. Я решил, что подвох именно в этом, и усмехнулся.
– Значит, если я смогу выстрелить, ты прекратишь общаться с Вероникой?
– Если удержишь, – сказал Марселино. – Да, не вопрос. Можешь продолжать пускать на нее слюни и бояться слово сказать.
– Я просто не хочу, чтобы она связалась с таким, как ты!
– Это с каким? – заинтересовался Марселино.
Я молча встал к барьеру. План был прост и грандиозен: вскинуть изящным жестом руку, выстрелить в мишень (возможно, даже попасть) и, бросив пистолет в ящик, молча уйти.
Не хватало лишь плаща, что развевался бы у меня за плечами. Ну да и черт с ним. Жизнь никогда не будет идеальной, надо уметь наслаждаться тем,
