далёким, но кто, как он считал, вполне мог его слышать — Нахуй идите, вот вы кто, челядь подзаборная, я всех вас ебал.
Тамура с ужасом смотрел на его.
— Червь гальюнный, как же, как же. И ты, манда дряблая, жопу пососи.
Он снял шлёпанец и запустил им в закрытое окно. По чистому стеклу поползла тонкая трещина. Придя в себя, Тамура ответил.
— Кстати об этом.
— А?!
— О книгах.
— А, да пошли они. Никому они не нужны были, пока этот чёртов фильм не вышел.
— Мне нужны были.
— А?
— Я же рассказывал.
— Да-да, что-то такое припоминаю — Сказал он, поворачиваясь.
Снаудер прерывисто и глубоко вдыхал. Его рот был широко открыт, как у персонажа картины «Крик» Эдварда Мунка. Во рту у него пересохло. Ганс, шатаясь, как моряк, дошёл до буфета, откупорил бутылку и до половины осушил её. Подавился и выплюнул довольно крупный комок прямо на пол. В комнате запахло еловыми шишками, хвоей и множеством других трав. Очевидно, это был какой-то бальзам.
На сердце настала беспощадная зима…
Льдинка вновь кольнула в груди. От увиденного Тамуре подурнело. Отдышавшись, Снаудер начал поносить свои книги. Казалось, войдя в раж он тут же вспомнил и «Каскад_6» и многие другие вещи, которые даже такой литературный наркоман, как Тамура, не мог бы с такой скоростью вспоминать, резать и компоновать между собой. На его глазах всё, что было ему дорого, всё, что было свято, сам создатель безвозвратно втаптывал в грязь, ломал и проклинал на вечные муки и разложение. По щекам его покатились слёзы. Тамура зарыдал, как маленькая девчонка.
Как давно я не плакал
— Прошу…
Нет, с меня довольно
— Хватит…
Это больно
Снаудер катался по полу и чертыхался, поносил всё и вся на чём свет стоит.
— Весь мир — порнография. Прав был отец. Порнография — последнее искусство. Последнее, оставшееся в живых.
Эти слова Тамура, пребывая в шоке, как будто бы пропустил мимо ушей.
— Понимаете? Понимаете…
— Что?
— На фестивале “Burning Flag” вы сказали, что у вас есть ещё десять рассказов. Ранних.
— К чёрту их.
— Я понимаю ваше нежелание писать новые.
— Ещё бы, мелкий ты ублюдок.
— С вами плохо обошлись. Но, молю вас. Вы же понимаете, каково это, не иметь доступа к источнику своего счастья.
— Каково же?
— Это как… как вам жить без лекарства.
— Без лекарства? — Снаудер перевернулся на спину и расхохотался.
— Да. Ваши стихи, романы, ваше перо и печатная машинка, ваши слова — это лекарство для меня. Молю… только вы один во всём мире можете меня спасти.
— Их всё равно опубликуют после моей смерти.
— Я не хочу вашей смерти.
— Тебе не придётся долго ждать — Ганс громко расхохотался — Кажется, я скоро кони двину. Свет в конце тоннеля. Длинный и волосатый, как моя двенадцатипёрстная. Жизнь — дерьмо, мой мальчик!
— Нет! Только не это!
— Спокойно. Всё в порядке. Я уже чувствую. Как черви едят меня изнутри.
Тамура втащил Ганса на софу. Тот широко раскинул ноги, как вожак горилл.
— У меня большая-большая коллекция дома. Я обещаю, каждый рассказ послужит мне великим уроком. Прежде чем перечитать его, я проглочу все остальные книги. От первой до последней буквы. Даже цифры тиражей, все даты с именами редакторов и вашим именем. Это будут самые долгие десять кругов забытья.
В мозгу Снаудера мелькнул образ медового толстяка — ухмыляющегося восточного божества. Жёлтая субстанция стекала с него тонкими-тонкими, но широкими лепестками. Он усмехнулся сквозь чёрные очки.
— Я всё что угодно сделаю — Взмолился Тамура.
В опьянённых глазах за черными очками мелькнул садистский проблеск. Как будто открыли окошко и тут же выключили свет. То, что последовало за этой вспышкой, не поддаётся ни какому прощению. Ганс унижал Тамуру, называл червём без крыльев, заставлял целовать его ноги. Обещал дать ему рассказы и тут же брал слова обратно. Заставлял гадать, где лежат черновики. Йори обыскивал полку за полкой, но нигде не было никаких следов. Снаудер заставлял его проклинать родных, друзей, словесно топтать всё, что ему дорого. Он даже обозвал свою начальницу распутной девкой. В какой-то момент Снаудер потребовал отдать кошелёк и Тамура выпотрошил всё его содержимое прямо на диван. Он отдал пиджак, часы, галстук. Снаудер заставил его плюнуть в свой синий японский паспорт и выгрызть из него страницу с местом жительства. Наконец он приказал уткнуться носом ему в пах.
Тамура, окончательно униженный, роняя слёзы, дрожа в ознобе, повиновался.
— Любишь ли ты свою пушку, бога и государство так, как люблю его я!? — Хрипло спросил Снаудер.
— Да… — сквозь слёзы проронил Тамура.
— Я не слышу!
— Даа!
— А теперь слушай сюда.
Снаудер больно сжал его голову бёдрами.
Он достал из-за спинки дивана сигареты и закурил, откинувшись на спину и раскинув руки. Сделав глубокую затяжку и пустив струю в потолок, он опустил голову.
— Смотри на меня!
— Тамура с трудом поднял голову.
Ганс ещё раз затянулся ядовитой папиросой и, выждав паузу, пустил дым прямо в лицо японцу. Тамура закашлялся. Слёзы упали на ширинку шорт. Громкий вонючий взрыв кишечных газов ударил Тамуре прямо в лицо. Он попытался вырваться, но сил не хватило. Откинувшись, Ганс мерзко расхохотался. Наконец он расслабил ноги и Тамура освободился.
Он чувствовал себя в полусне. Униженный, низведённый до зверя, он не находил ни звуков, ни слов, ни иных образов, чтобы выразить свою боль от разочарования. Утешало лишь одно…
— Идолопоклонство… ничего омерзительнее не знаю. Если ты и правда читал мои книги, ты знаешь, как я его ненавижу. Как я его презираю. Я писал их, чтобы посеять семена. Но семена мертвы. Столько хвалили, столько поносили меня, но никто… никто не захотел сделать своё, новое. Я не родил ни одного нового человека. Только это жалкое ничтожество. Наркоман. Мягкая машина с кнопкой удовольствия в голове. А может…
Он снова посмотрел на несчастного японца.
— Ты — единственный, кто никогда не прочтёт ни одного из моих рассказов. Я накажу своим редакторам. Я напишу это в завещании. Это будет выбито на моей могильной доске: «Йори Тамура не прочтёт моих рассказов». Это — то, ради чего я жил. Я родил червя, я же его и брошу на съедение черепахам, слепым кротам. Червь, ты никогда не станешь змеем-соблазнителем, не соблазнишь Еву, не проникнешь в её лоно. Не родишь антихриста. Я прерву твоё существование на корню. Я растопчу тебя, как букашку. Ты не изведаешь любви. От твоей болезни не будет лекарства.
От твоей Красной Болезни.
— Видишь эту нижнюю полку с дисками. Там
