чертами лица, но добродушное. Он раскинул руки, как для объятий, спешно приближаясь к моей неприкаянно застывшей фигуре.
— Эльза! Доченька! — практически с придыханием выдал мужчина.
"Лунгарио", — поняла я. И это стало своеобразным толчком, меня понесло, будто я прима драматического театра, не иначе.
— Папа! — придурковато-радостно воскликнула я и попала в объятия «отца».
Играл он на отлично. Станиславский бы не усомнился. Я же старалась не отставать, пусть в моей игре сомневались все школьные и универские учителя без исключения.
— Как же давно я тебя не видел. Ты стала ещё прекраснее. Устала? — мужчина отстранился и с беспокойством смотрел на меня. Будто я и взаправду его дочь…
— Все хорошо, — улыбнулась я, кривя душой. Спать хотелось неимоверно. Я не просто устала — у меня даже не было возможности перевести дыхание! И ради чего? Вот этого цирка? Спасибо, что хоть не уродов.
— Что же мы на улице стоим, — спохватился он, забавно засуетившись. — Пойдем в дом, выпьем чаю, все расскажешь! — взяв меня под руку, Лунгарио повел в сторону крыльца.
О, пообщаться я очень хотела. Тем более теперь это единственный человек, с которым я могу обсудить всё без масок. И задать все интересующие меня вопросы. На него же запретов в договоре не было.
Проходя мимо женщин и мужчин, он сообщил:
— Доченька, это наш управляющий, Тристан. Эти девушки теперь твои личные помощницы — Адель и Лира.
Молодой симпатичный мужчина кивнул мне и лучезарно улыбнулся. Девушки присели в книксене. Адель была рыжей, улыбчивой, с веснушками, Лира же — серьёзная брюнетка с небольшим шрамом на щеке. Взгляд был изучающим, но не злым. Вообще, здесь меня встретили как родную. В смысле, смотрели, но комментарии оставляли при себе. Чего не скажешь о моём пребывании у Шарка. Там каждая дворовая собака была готова облаять меня за то, как я неправильно стою или иду. Мы вошли в дом, из-за больших панорамных окон, будто залитый солнечным светом. Всюду были вазоны с живыми цветами, отчего в воздухе стоял сладковато-терпкий аромат. Мебель была обита бежевым плюшем, что создавало атмосферу уюта. Шикарные хоромы, я бы хотела жить в таком месте. И, как кстати, что желание мое исполнилось заочно.
Мы прошли в небольшую гостевую, там стояли уже сервированный стол и большие удобные кресла. Лунгарио запер дверь, и мы сели друг напротив друга. Он молчал и разглядывал меня уже не так по родственному, впрочем, как и я его.
— Наедине можно не играть? — спросила я с вызовом.
— Да, эта комната защищена, тут я обсуждаю важные вопросы не для посторонних ушей, — он снова замолчал и начал крутить в руках чашку.
— Бал уже завтра, нам многое надо обсудить. Мне нужно, чтобы вы рассказали больше о своей дочери, о дворе, об Артурионе.
При последнем имени Лунгарио вскочил и стал нарезать круги по комнате, словно заведенный. Вот это эффект! У него, что, на будильнике стоит бесконечный повтор его имени?
— Вы хоть понимаете, во что ввязались? Артурион прекрасный правитель, замечательный человек.
Ты посмотри-ка, да у нас здесь адвокат. Бегает, руками машет, такой весь за правителя и страну переживает.
— А вы мимо проходили? Я такой же заложник ситуации, как и вы. Или вы по собственной инициативе мне помогаете? — осадила я его, насмешливо заломив бровь.
Он набрал воздуха для возмущения, но сдулся, как шарик, сел обратно в кресло и опустил голову.
— Я бы никогда его не предал. Но я так же, как и вы, не могу рассказать ни о своей роли, ни о том, как я во всё это попал. Просто мне так же, как и вам, есть что терять.
Мне стало его жалко. Взрослый мужчина, при власти, сейчас сидел совершенно потерянный. Но себя мне было жальче.
— Если мы закончили посыпать голову пеплом и выяснять, как я могла так попасть, продолжим. Я хочу постараться помочь ему. Но играть вслепую тяжело. Как вы думаете, кому может быть это выгодно? — хотелось понять местные "игры престолов".
Тяжело даже не понимать кто враг, а кто может быть другом. Тем более, в условиях постоянной угрозы жизни.
— Я уже тысячу раз думал об этом. Мне, знаете ли, тоже никто свой план на согласование не присылал, — съязвил он. — Есть три кандидатуры на роль злодея. И они из тех, кому будет выгодно исчезновение Правителя. Первый — это Димитрион. Он тоже мечтает объединить земли, но под его началом добровольно никто в здравом уме на это не согласится. Но грубый захват он тоже не может себе позволить — это будет гражданская война. Ну и союзники наши сидеть молча не будут. Поэтому если Артурион погибнет или исчезнет, Совет будет дезориентирован и, в виде временного Правителя, он сможет править землями людей. Конечно, это очень рискованно. Если что-то пойдёт не по плану или будет доказано, что он причастен к исчезновению Артуриона, то ничего у него не выйдет. Так что я бы его серьезно не рассматривал, — он замолчал, задумавшись.
Отлично! И зачем тогда рассказывать мне о нем? Впрочем, все же кое-что на заметку я взяла.
— Есть ещё двое? — мне не терпелось услышать о следующих кандидатурах.
— Два других вообще никуда не годятся, — махнул он рукой. Очень логичный тип, конечно. — Мы ближайшие соседи эльфам и вампирам. Король эльфов Террион после подписания мирного договора стал чуть ли не названным братом Артуриону. Конечно, дружба и политика несовместимые понятия, но он надёжный. На него бы я подумал в последнюю очередь. А вот император вампиров Генри — гад редкостный. Тем более земли им достались ужасные, почти постоянная зима. Этот мог бы, но войну с драконами и эльфами они сейчас не потянут. Даже если они объединятся с Северными землями и оборотнями… Кстати, последние за ними вряд ли пойдут. Скорее они займут выжидающую позицию. Они очень трепетно относятся к своему потомству и подставлять не в своих интересах не будут. Я слушала внимательно и думала. Не видя и не зная ни одного из перечисленных действующих лиц, тяжело делать выводы. Но в тихом омуте черти водятся, и порой тот, на кого вообще не подумаешь, может оказаться предателем. Цезарь же на Брута не думал…
А потом произошло то, чего я не ожидала. Лунгарио подошёл ко мне, встал на колени, взял мои руки и, глядя в глаза, сказал:
— Спасите его, сделайте все ради этого.
Охренеть… Я сидела и не знала, что сказать. Как? Он-то боится за себя и, видимо, не только за себя. А я? Что я
