– Не выходил, значит, там.
Кивинов вытащил пистолет из кобуры и переложил в карман.
– Готовы? Пошли!
"Ступени, двери, второй этаж. Почему так жарко, ведь осень? Стук в висках. Спокойнее, может, пустышка. Что, страшно? Да, страшно, я не Джеймс Бонд, я жить хочу. А вдруг он без ствола? И зачем я влез сюда? Куда теперь?
Петров, молодец, уже по кабинетам ходит. Давай, не стой, вот так, ногой в дверь, потом извинимся, закрыто, чёрт, мениск опять болит, колено не гнётся. Миша, аккуратнее, дверь справа открывается. Он, он, бля буду!"
– Руки! Милиция! Миша, осторожнее, пушка, в кабинет давай!
«Чёрт, ну и грохот. Это он? Или Миша? Это он!»
– Стоять!
«Выстрел вверх. Через перила прыгнул, там Волков. Славка, держи, мы сейчас! Почему руки дрожат? Колено совсем не гнётся. Вниз, через три ступеньки, больно. Славка, ранен? Ногой по шарам? Бывает, отдышись. Сука, на улицу выскочил. Толян, куда он? Понял. Гад, там люди. Опять грохот, уже по мне. Бежать больно, за проспектом парк, туда уходит. Где же Дукалис? Успею перед машиной? Тормоза слабые, визжат сильно. Вон Дукалис по дорожке чешет, прохожим прикидывается. Ещё немного, давай, Толян, не переигрывай, „срубит“ – убьёт. Не спеши, родной, я его подгоню к тебе. Огонь! И близко нет. Ну давай, давай! Что у тебя, зря груша на стене висит? Так, правой, левой, молоток! Пушку откинь. Цел? Ремень, ремень! Крепкий, сука. Да не ори, сейчас отдышусь, он уже наш. Взяли!»
– А что мне теперь скрывать? Я человек конченый. Я вам всё расскажу, без записи, решайте потом. Да нет, я не рисуюсь, куда уж. Сам виноват, никто не заставлял, хотя как сказать. Я не Голубцов, конечно. Фамилия Ветров, звать Николаем. Тридцатник недавно стукнул. Сам из Витебска. В восемьдесят втором в Питер приехал. Модно тогда было в большие города ездить жизнь устраивать. Не воровать, конечно, учиться хотел, работать. Поступил в техникум, жил в общаге. Закончил, на завод устроился, на очередь городскую встал. Прописан в общаге был, а жил у невесты. Как многие, в принципе. У Людмилы – ну, невесты – жилплощадь была, но родители, знаете, недовольны были – иногородний, общежитие. А тот вечер проклятый всё перевернул.
У Людмилы я тогда был, она с матерью дома детектив какой-то смотрела. Мне говорит: «Коля, сходи с Джерри погуляй.» Джерри – это овчарка ихняя. Мне не жалко, конечно, и раньше гулял. Оделся я и на улицу. Зимой было дело, холодно. Я Джерри с поводка спустил, он меня хорошо знал, как Людмилу, слушался. Иду я по парку, народа никого, снег падает, тишина. И вдруг из-за куста кто-то выскакивает, хвать шапку у меня меховую и бежать. Я и опомниться не успел. Шапку жалко, конечно, новая была, всю зарплату отдал. Но парня мне не догнать, скользко было, а он в шипованных ботинках. Распрощался я с шапкой, да не рассчитывал он, что Джерри по кустам бегал. Я и глазом не успел моргнуть, как он на дорогу выскочил и за парнем понёсся. Псина здоровая, нас с Людкой на санках возил. Парень из парка даже выбежать не успел, как Джерри его догнал, прыгнул на спину, с ног сбил и давай рвать. Я бегом за ним, еле оттащил. Парень по земле катается, орёт, весь снег в крови. Джерри рвётся, лает. Люди сбежались. На меня, конечно, прут, кричат: развелось собачников, людям прохода нет. Менты, ой, пардон, постовые появились как из-под земли. Парня подняли, а у него уха нет – Джерри постарался. Нас в отделение, парня на «скорой» в больницу.
В общем, всё для меня наизнанку вывернулось. Составили протокол, что я пьяный, хотя я капли в рот не брал. Пока я в милиции сидел, они к парню съездили в больницу, он им наврал, конечно, мол, я на него собаку натравил за то, что он мне замечание сделал, что я пьяный. Обидно. Меня никто и слушать не стал. Как после выяснилось, парень был сынком шишки какой-то райкомовской. Короче, приехал следователь, возбудил 108-ю, и меня в Кресты, даже с Людмилой повидаться не дали. До суда пять месяцев сидел с урками, натерпелся, конечно, как новичок. Мать из Витебска приехала, но свидания не дали. Потом суд Знаете, сколько влепили? Восемь лет, по максимуму. Папаша этого недоноска постарался. Да ещё режим усиленный. Вот так я в Сибири и оказался, и главное, за что? Дайте закурить.
На зоне не сладко было. Чушком не был, но и в блатных не ходил. Вкалывал по-чёрному, всё забыться хотел. Сосед мой по нарам, Максимов Витька, за кражи квартирные сидел. Хороший мужик, туберкулёзом болел. Он не в первый раз на зоне, но не задавался. Я ему историю свою рассказал. Он посмеялся сначала, но потом серьёзно так и говорит:
"Знаешь, парень, ты уже пятерик отмотал, но я б на твоём месте ждать до конца не стал. Ты ещё тубзиком не заразился, молодой. Знаешь что, беги отсюда. Я спрашиваю, да ты что, мол, на новый срок нарваться или на пулю? «Да ты слушай. Есть вариантик один. Я скоро кончусь, с моими лёгкими мне пару месяцев осталось».
В общем, он меня и научил. Кладбище зековское недалеко от забора было, а котельная вплотную примыкала к забору. Я, когда дежурил, вырыл в полу яму под дровами, землю тихонько в клумбы цветочные перетаскал, сверху снегом присыпал. Не заметили. Витька через месяц помер, а я хоронить вызвался. Зарыли его, я сам яму копал, неглубокую сделал. Через день дежурить вызвался на котельной. Ночью через дыру на кладбище вылез да могилу отрыл, земля-то ещё промёрзнуть не успела. Витьку откопал, на плечи его, да в котельную. Еле в яму пропихнул. Там переодел его, сам переоделся. Я вещички кое-какие скопил и припрятал их там же, в котельной. Потом солярку разлил, она там хранилась, и подпалил, а сам в дыру и в посёлок. Деньжата были с собой, Витька оставил, он в карты выиграл. В посёлке к грузовому составу прицепился и до города. Там билет купил на пассажирский до Питера и был таков. Но в поезде мне попутчик один не понравился, а может, я слишком осторожный был, не знаю. Свистнул я у него паспорт и права, а то плохо без документов-то, и на другой поезд пересел до Москвы, а уж оттуда – в Витебск, к матери. А она уже извещение получила, что я погиб на зоне. Когда я домой приехал, она, конечно, в обморок, перепугалась, но я ей всё рассказал, она и успокоилась. Пожил я с месяцок дома, а потом в Питер подался. Поначалу хотел с парнем тем разобраться, из-за которого сел. Паспорт переделал, права, и стал Голубцовым Игорем. Приехал в Питер, покрутился, работать не устроиться, денег нет, воровать вроде как не хотелось, я ж не вор по натуре. Помытарился, одним словом, а потом деньжат заехал занять к мужику одному, зоновскому, Балдингу. Он в соседнем отряде был, тоже из Питера. Он мне не очень-то нравился, да выхода другого не было. Людмила-то уж про меня и забыла, замуж вышла.
Узнал я адрес Балдинга в справочном и в гости к нему и зарулил. Он до побега моего освободился, сидел, кажется, за валюту. Посмотрел я на него – хорошо живёт, за год здорово приподнялся. В ресторацию меня сводил. Я ему, так и так, освободился на условно-досрочное, помоги, мол, устроиться. Он спрашивает, чего умеешь. Я отвечаю – машину вожу хорошо, слесарить умею. Он смеётся, так иди на завод, говорит, чего ж ко мне пришёл?
Поговорил, короче, я с ним, понял, что Балдинг не праведным путём хлеб добывает, а потом махнул рукой – будь что будет. Видно не зря говорят, кто на зону попал, обратной дороги нет. А с моим положением и подавно. Человек из могилы. Без имени, без фамилии. Ни жениться, ни креститься.
