в Огвенскую долину, никому не рассказав о своих истинных намерениях. А они заключались попросту в том, чтобы взобраться на Триффан и прикоснуться к Камням. Дальше он не загадывал, поскольку считал: что бы ни случилось дальше, его жизнь должна закончиться.
Прошел не один день, пока он добрался до Огвена, и еще два дня, пока забрался на бугристые склоны, возвышавшиеся к западу от Ллин-Огвена, и миновал усеянные валунами уступы. Там он решил подождать оттепели, когда высоты станут более доступными.
Март перешел в апрель, а потом в май, и отшельничество Глиддера из борьбы за выживание превратилось в блаженство. Он вдохнул чистого воздуха и ощутил наконец свободу, к которой всегда стремился. Солнце поднялось выше, залив своим светом темные уголки Огвена, и в те дни Глиддер мог любоваться игрой солнечных бликов на отвесных скалах И-Грибина, Глиддер-Фаха и на широкой громаде Триффана, удивляясь, как это ему пришло в голову подняться на такую высоту.
Но когда снег и лед на южных склонах начали таять, Глиддер услышал и почуял приближение двуногих. Сначала он встревожился, но вскоре стал все больше к этой мысли привыкать и даже подумал, уже не сошел ли он с ума без общества кротов, если находит утешение в присутствии двуногих.
Рано утром появился один из них. По-своему, по-двуножьи, возвышаясь над утренней мглой, он прошел мимо скал, где старый крот устроил себе дом. Глиддер слышал его дыхание, стук шагов по камню, но к обычному сладковатому запаху двуногого примешивался запах страха. Здесь было отчего насторожиться, так как Глиддер раньше не знал, что этим существам знаком страх. К тому же путь этого двуногого был необычен, так как вел к безымянному утесу рядом с тоннелями Глиддера, на который, конечно же, никакое существо, кроме разве что воронов, не могло безопасно взобраться. Но, к удивлению Глиддера, двуногий начал карабкаться на отвесный склон, его продвижение было медленным и трудным, а дыхание и невнятные возгласы эхом отдавались от скалы. Он взбирался все выше и выше, и в холодном воздухе явно распространялся запах страха.
Сам же Глиддер пока не успел испугаться, а скорее просто заинтересовался и испытал некоторый трепет. Пробравшись к тому месту, откуда двуногий начал свое восхождение, он обнюхал и рассмотрел оставленные там вещи. Их цвета чуть не ослепили его. Фиолетовый, оранжевый, зеленый...
Потом, когда солнце стало ярче, двуногий наверху затих и замер, но случайные шорохи и вздохи, стоны и шепот выражали страх. И вдруг он поскользнулся, дернул за что-то, ярко змеившееся среди скал, раздался оглушительный крик, и двуногий упал почти на то самое место, где находился Глиддер. Запахло кровью, и послышался безошибочно узнаваемый звук, знакомый всем живым существам, — звук боли.
В первый и единственный раз за всю свою долгую жизнь Глиддер оказался так близко от двуногого, что мог прикоснуться к нему, и от запаха ему стало плохо. Но он остался на месте и встретил дрожащий угасающий взгляд. Двуногий умирал.
И вот тогда Глиддер Шибодский открыл то, чего, возможно, не знал никто из кротов за всю историю кротовьего мира, а если кто-то и знал, то до Глиддера это нигде не было записано. Фактически простейшая вещь, какая только может быть: глядя на двуногого, Глиддер понял, что тот, в сущности, такое же существо, как и он сам, с жизнью и смертью, со светом и тьмой, заключенными в единой оболочке. Как ласка, как кролик, как сова. И Глиддер навсегда избавился от страха: он понял, что вся окружающая жизнь — это целое, одно целое.
Однако двуногий умирал, и Глиддер помолился за него. Глаза умирающего повернулись к кроту и опять уставились вдаль. Но дыхание еще вырывалось изо рта двуногого, и жизнь еще издавала свой запах.
Глиддер снова помолился за двуногого, а потом обратил рыльце ввысь, к склонам огромного Триффана, и понял, что пора лезть наверх. Трещина за трещиной, выше и выше. Наступила ночь, Глиддер попил дождевой воды из расщелины и съел несколько жуков — червей здесь не было и не могло быть.
Он поспал и с рассветом проснулся и карабкался еще день, все выше и выше, пока вдруг не наткнулся на растение, которое часто искал,— белоснежную звездчатую идуолскую лилию, такую редкую, что крот, нашедший ее, считается благословленным. Там Глиддер отдыхал до вечера, поклявшись на рассвете следующего дня, если погода будет ясной, начать последнее восхождение к недосягаемым Камням. Старый крот уснул у лилии, и ее аромат всю ночь покоил его душу и сердце.
Наступило утро, то самое утро, что пришло в тот день для всего кротовьего мира. Глиддер проснулся в глубокой тени, которая каждый день охватывала западные склоны Триффана, и посмотрел на светлеющее небо. Солнце начинало освещать великие вершины И-Гарна и страшного Тулл-Ду, громадой вздымающегося над Идуолской расселиной.
Подкрепившись одной чистой водой из выемки рядом с лилией, он продолжил свое восхождение в тени, зная, что увидит солнце, лишь достигнув вершины, где стоят сами Камни. Что касается жизни потом, он сомневался, что она продолжится, поскольку на такой высоте нет пищи и ее не будет все дни обратного спуска.
Так, вверив себя Камню, Глиддер лез вверх, а утренний свет чудесным образом разливался по скале, узкой расселине и ручейку далеко-далеко внизу. И единственным сопровождавшим Глиддера звуком был тихий шорох ветра да приглушенный шум ревущей совы вдали.
— И для сов, и для того двуногого внизу карабкаюсь я вверх в этот день, — сказал себе Глиддер, — потому что Камень существует для всех живущих, даже для двуногих.
Острые камни затрудняли путь, но он продолжал восхождение по затененному склону. Слева возвышался Карнедду, а справа Фавр и Фах, согретые и расцвеченные ясным солнечным светом.
Потом, не в силах отдышаться, с дрожащими лапами и пересохшим горлом, Глиддер заметил, что массивные скалы впереди становятся все менее крутыми: он взобрался туда, где еще не бывал ни один крот, разве что сам Белый Крот, или какой-нибудь святой, или легендарный великан из прошлого.
Преодолев последний участок, Глиддер выполз на залитое солнцем плато, и так светло было там, что два возвышающихся рядом Камня показались кроту на фоне безбрежного неба ослепительно белыми.
Дул ветерок, мир распахнулся во все стороны, и свет словно наполнил старого Глиддера силой. Он прошел немного в сторону, чтобы взглянуть на Камни без слепящего глаза солнца, и увидел их отвесные бока, а потом посмотрел вдаль, на темные склоны Мойл-Шибода, место своего рождения.
Старый крот уже хотел прикоснуться к Камням,
