темно, но сквозь отверстия в стене проглядывали солнечные лучи, веяло утренней прохладой. Прошка-шапка заворочался в дальнем углу, просыпаясь, сел, почесал в затылке, нахлобучил дурацкую шапку (а как же без нее?), потер глаза и затянул свое вечное унылое:
– Просыпайся, Гриня. Пора, Гриня. Вставай, Гриня. А то худо будет, ох и худо.
Гриша этой ночью почти не спал. Давно он не был так зол на всё. На жизнь, солому, Прошку, хлев, лошадей этих дурацких, даже на самого себя. Последнее ему было в новинку.
Гриша мрачно огрызнулся на Прошкины увещевания.
– Чё «просыпайся»-то?! Я ни минуты не спал! Как можно спать на земле?! В этом вонючем хлеву с вонючими тварями. Мыши везде!..
Тут, как в дурном дне сурка, распахнулась дверь. Приказчик подскочил к лежащему томному Грише, щелкнул хлыстом и потащил на барский двор, к уже хорошо знакомым львам и колоннам. Гриша не мог удержаться от сарказма.
– Ты, что ли, Авдейка? Давно не видались. – И сразу получил кулаком в лоб.
Приказчик ругался на чем свет стоит, топал ногами, совал кукиш под нос. Поставил на колени, урод. Закончив длинную ругательную речь, добавил:
– Понял, кто ты есть, холоп безродный? Кой те чёрт тут «Авдейка» нашелся? Как до меня обращаться велено тебе, говори, сучий потрох!
Сарказм у Гриши всё не заканчивался.
– Да понял я, понял. Для меня вы Авдей Михайлович. А Авдейка вы только для Алёшки. – И тут же получил в ухо, да и пребольно. Взвыл.
Приказчик поправил:
– Для Алексея Дмитрича, холоп ты убогой! Будешь меня помнить, Гришка-холоп!
И ушел, громко скрипя большими сапогами.
Гриша посидел посреди двора, опустив битую голову, с полчаса. Никто к нему не вышел, только воробьи чирикали, даже свиней с гусями не было видно. У забора гуляла курица. Гриша вдруг понял, что ничего не ел почти сутки. На четвереньках он пополз к курице, приговаривая как мог умильнее:
– Цып-цып-цып! Иди, иди сюда, курочка ты моя.
Но курица оказалась не дура и оперативно скрылась в расщелине забора.
Зато появилась толстая Любаша, махнула рукой – давай, мол, под навес. Пошел, сел на лавку, оперся локтями о бревенчатый стол.
Любаша плюхнула перед ним миску с неаппетитным жидким варевом, в котором плавали крупа и шелуха от подсолнечника. Гриша изумился, глядя на краснощекую бабу:
– Это что такое? А мясо где?
Любаша хлопнула у себя на щеке комара и невозмутимо кинула в миску.
– Вот тебе мясо. А до ветру ходи в рощу березовую, за большой лужей. Только лопухов здесь нарви, там уж всё оборвано. – И пошла прочь, смеясь, толстая стерва.
Гриша выловил комара и попробовал похлебку. Конечно, не завтрак в пятизвездочном отеле, но, в общем, съедобно...
Явился Прошка, привел серого в яблоках коня, бросил Грише поводья, или как там у них всё это называлось.
– Заводи в стойло, меня барин кличет, побегу.
Гриша подошел к коню слева, потом справа, обошел кругом. В ходе визуального осмотра выяснил, что это был не конь, а кобыла. Но легче от этого не стало. Серая кобыла уперлась и трогаться с места не желала. У Гриши сдали нервы.
– Чего ты встала, как пень, тупица? А вот сейчас пойдешь как миленькая. Или тебе придать ускорение, колода? – Гриша вырвал штакетину из забора.
Бить лошадь он не собирался, хотел только напугать. Но никого не напугал.
Непонятно откуда ему наперерез выскочила высокая худенькая девушка в холщовой рубахе и синей юбке, сердито прошипела, сверкая глазами:
– Ты что делаешь?! С ними нельзя так! Иди отсюда! – Бесстрашно выхватила у него из рук штакетину, замахнулась, да и ударила бы, не отскочи Гриша в сторону.
«Ну и женщины в этих русских селениях», – только и подумалось ошарашенному Грише. Он прислонился разгоряченным лбом к стенке конюшни, рядом слышалось негромкое лошадиное ржание, мелодичное цоканье копыт. Отчего-то Грише сделалось стыдно за себя. Он поднял глаза к небу, в котором кружил крупный коршун. «Тоже, наверное, без мяса тоскует», – решил Гриша.
Постояв так, он обернулся, готовый даже извиниться перед незнакомкой. Но уже не было ни лошади, ни девушки в синей юбке.
Вечером того же дня Гриша и Прошка разговорились, лежа в хлеву на соломе. Гриша рассуждал, покусывая соломинку, мельком вспоминая давешнюю сердитую защитницу лошадей.
– В принципе, у вас тут ко всему можно привыкнуть. И к жрачке, и к лопухам этим... И даже без трусов ходить. Только одного мне ужасно, дико не хватает... Мучаюсь, представляю... по ночам снится.
Прошка мигал понимающе.
– Баба?
Гриша засмеялся.
– Интернет.
И, засыпая, вспоминал светлые волосы незнакомки, ее сверкающие гневом глаза.
Тем временем в барском доме, где была устроена отдельная гримерка для «звезд» проекта, томилась от скуки семья местного «барина». Дни тянулись один за другим. Сценарии менялись каждый день, и выученный накануне текст безжалостно вырезался из роли. Актеры маялись бездельем. Пауза в действии затягивалась.
Барин нервно ходил с планшетом из угла в угол, у него срывалась продажа старого «опеля» с немалым пробегом и угрожала приездом в гости теща из Бердичева.
Роковая барышня Аглая битый час поправляла макияж пред зеркалом, досадуя, что такая красота пропадает зря: ее объяснение с мажором Гришей сценарист всё откладывал.
Барчук Алексей Дмитриевич, сидя рядом в кресле, от нечего делать то и дело косился на темные завитки на длинной шее Аглаи, на ее пышные плечи и соблазнительную грудь. По сценарию, они были братом и сестрой, а Барин – их почтенным батюшкой. В ожидании работы все порядком подустали друг от друга, и наступил момент, когда отношения или портятся окончательно, или переходят в новую стадию.
Барин, тихо ругаясь на медленно грузившийся интернет, захлопнул планшет, глянув на часы, пошел лепить на щёки седые бакенбарды. Получалось так себе. Барин сердито вздыхал и морщился.
Барчук щурился сквозь антикварное пенсне.
– Сестрица, а вот как считаешь: секс за деньги – это проституция или не всегда?
Аглая лениво отозвалась, не обернувшись даже.
– Это сейчас было про что, братец?
Барчук оживился – может, хоть поругаться получится, всё развлечение какое-то. Изобразил постную физиономию, с которой обычно подкалывал коллег по цеху:
– Ой, да ладно тебе скромничать-то, Аглаюшка. Знаю я про твой контракт. У тебя там прописаны шпили-вили с нашим мажором.
Аглая предсказуемо рассердилась, захлопала накладными ресницами.
– К твоему сведению, букашка, это не шпили-вили, а серьезная любовная линия. Ключевой момент проекта. Моя
