матерью… – сказала Джоан.
– Знаю-знаю, ты бы задушила меня в колыбели.
Ты выскользнул в гостиную, а мы с Джоан доделали вегетарианские шведские фрикадельки, которые вышли на удивление вкусными. Тем же вечером я пересказала рецепт Элу, а он согласился, что это отличная задумка, и предложил приготовить фрикадельки в пятницу вечером, или в субботу, или в субботу вечером, или даже в воскресенье вечером – Эл может отпроситься у отца с работы, – но я ответила, что не смогу, потому что все выходные буду занята. Будь у меня ежедневник, в нем не осталось бы пустого места. Ты растянулся на диванных подушках – так вот что они делали на полу! – и ел хлопья под какую-то дурацкую телепередачу; из-за музыки с кухни не было слышно, о чем она. Готовка с Джоан, словно она и моя сестра, наши танцы, впечатление, будто я оказалась в горячем, медленно кипящем супе, который отдает перцем, сладостью и немного дымком. Чувства, которые Хоук Дэвис подарил мне и всем, кто был на твоей кухне в тот день. Твоя рука, сорвавшая резинку – одну из многих, что висели на дверных ручках, – с моих собранных волос, твоя футболка, которая немного задралась, когда ты лег на пол, и свободные, низко сидящие шорты, чуть приоткрывшие твою спину, на которую я могла бы смотреть целый день.
Забери эти воспоминания, Эд. Забери все без остатка.
Наверное, я должна была повесить этот флажок с надписью «КОЛЛЕДЖ ХЕЛЬМАНА. “БОБРЫ”» по диагонали над кроватью – так же, как они были развешаны по всему колледжу. И наверное, я могла бы сказать, что он не оказался у меня над кроватью потому, что его зелено-желтые цвета совсем не сочетаются с тем, что уже давно висит у меня на стене: с афишей моего любимейшего фильма «Ни дня при свечах». На этой афише, которую Эл искал целую вечность, чтобы подарить мне на день рождения, Теодора Сайер молчаливо вскинула брови, словно в моей комнате происходит что-то грубое и недостойное меня. Но на самом деле я не повесила флажок на стену, потому что не захотела – мне надо было понять это еще тогда.
Утром я обнаружила воткнутый в щель на шкафчике флажок, который развевался в потоке воздуха, вырывавшемся из старой вентиляции, словно приветствовал дипломатов, прибывающих в гостиницу «Континенталь». И тогда я подумала, что на нем с тем же успехом могла красоваться надпись «КОЛЛЕДЖ ХЕЛЬМАНА. НОВАЯ ДЕВУШКА ЭДА». У меня не сразу получилось вытащить флажок из щели, и я чувствовала, что все мышцы моего пунцового лица отчаянно пытаются сдержать улыбку. Всем известно, что хоть флажки и можно купить в день игры – чирлидерши второго состава, гнусно улыбаясь, пытаются впарить их всем, кто приходит в столовую, – они оказываются в руках только у девятиклассников, родителей и других заблудших душ. А еще у девушек игроков: парни воруют флажки, чтобы в пятницу утром преподнести их своим дамам, словно розы на длинных ножках. Так что всем всё было ясно. На шкафчике Джиллиан Бич флажка не было, да и к тому же, по слухам, на той неделе довольно много людей видели меня с тобой на тренировках после уроков, поэтому было несложно догадаться, кто повесил этот флажок на мой шкафчик. «Вице-капитан, – наверное, вздыхали все вокруг, – и Мин Грин». Кое-кто, наверное, спрашивал у Лорен и у Эла, правда ли это. Они, наверное, ответили «угу», просто «угу» или, может, что-то еще более неприятное – не хочу об этом думать.
А внутри шкафчика меня ждал билет. Думаю, за него ты тоже не платил. До сих пор не понимаю, как так происходит, что для друзей и родственников на трибунах огораживают особую зону. Ее караулят запасные игроки, которых прямо-таки раздувает от важности доверенной им миссии. Тот билет я уже давно разорвала и сожгла. Ты потом попросил прощения за то, что не смог достать лишний билет для Эла, но что он, конечно, может прийти на вечеринку команды или на какую-нибудь чужую вечеринку, куда мы пойдем, если вы продуете, но Эл все равно ответил, что у него дела, нет, спасибо. Когда я пришла на свое место, то увидела, что рядом со мной сидит Джоан с еще теплым, завернутым в фольгу печеньем в руках.
– О, флажок, – так она, помнится, сказала. – Теперь все знают, за кого ты болеешь, Мин.
Ей приходилось кричать, чтобы я ее услышала. Чей-то папа, сидевший позади нас, положил руку мне на плечо. Садись, садись, да, игра еще не началась, но ты загораживаешь мне обзор на блестящий деревянный пол и девушек, размахивающих помпонами.
– Кажется, я за «Бобров», – ответила я.
– «Кажется»? Похоже, из тебя выйдет отличный болельщик.
– Это флажок… – я хотела сказать «моего парня», но побоялась, что Джоан меня поправит, – …это флажок Эда. Я пытаюсь быть вежливой. А он мне его подарил.
– А как иначе, – ответила Джоан, разворачивая фольгу. – Угощайся. Я положила грецкий орех вместо фундука, и мне интересно, что получилось.
Я держала печенье в руке. Когда мы снова заходили к тебе в первую неделю наших отношений, Джоан не было дома, и, пока ты принимал душ, я читала в развороченной гостиной. Ты звал меня с собой наверх, но мне было страшно, что Джоан вернется, и я не хотела нарушать неведомые правила, поэтому ждала, пока ты с еще влажной кожей спустишься ко мне и мы под звуки орущего телевизора ляжем на разбросанные по полу подушки. Скажу тебе всю правду: мне больше нравилось, когда ты брал мою руку и водил ею по своему телу – поверх чистой одежды и под ней, – чем когда сам дотрагивался до меня. Настолько сильно я боялась, что Джоан войдет и увидит нас.
– Идешь на вечеринку после матча?
– Кто, я? – переспросила Джоан. – Я свое отгуляла, Мин. Не хочу показаться плохой сестрой, поэтому прихожу примерно на половину матчей, а вот по поводу вечеринок всегда говорю Эду, что это его забота. Еще я всегда говорю ему, чтобы он не приходил домой слишком поздно, чтобы потом проспать всю субботу, но прошу его в любом случае ночевать дома и напоминаю, что он сам должен убрать за собой, если его стошнит.
– Звучит справедливо.
– Скажи это Эду, – хмыкнула Джоан. – Ему подавай полную свободу и завтрак в постель.
Ты выскочил на площадку, когда твое имя с восторгом объявили в какое-то ревущее устройство. От криков обожающих тебя болельщиков у меня заболели уши, ты поймал боковую передачу от тренера, повел мяч, словно не слышал воплей с трибун, и забросил лэй-ап. С моего места бросок казался не самым чистым, но мяч все же попал в кольцо, у всех присутствующих сорвало крышу, и ты, дурачась, поклонился, хлопнул по плечу улыбающегося Тревора, а потом – наверное, так себя чувствовала Глория Таблет, когда оказалась на кинопробах на следующий день после того, как подала кофе Максвеллу Мейерсу, – а потом ты, сияя, помахал мне, мне одной, и я, оцепенев на секунду, стала трясти флажком и качала им до тех пор, пока из колонок не донеслось очередное объявление и ты, окрыленный, с силой не бросил мяч Кристиану.
– Теперь понимаешь, о чем я? – спросила Джоан.
– Может быть, я смогу его перевоспитать.
Джоан обняла меня за плечи. Я чувствовала, что от нее пахнет корицей и мускатом – то ли духи, то ли специи.
– Очень на это надеюсь, Мин.
Объявили остальных членов команды. Прозвучал свисток. Мне почему-то на секунду показалось, что я расплачусь от слов Джоан, и я стала размахивать флажком, чтобы прогнать слезы из глаз.
– Но неважно, перевоспитаешь ты его или нет, – пригрозила мне Джоан, – он должен быть дома до полуночи.
– Ты мне не мать, – у меня хватило смелости произнести эти слова, но не хватило ума понять, что делать этого не стоило. Да, это была шутка, но она принадлежала вам с сестрой, и Джоан, нахмурившись, отвернулась к чирлидершам. Мы молчали, а все вокруг драли горло.
– Вкусное печенье, – сказала я в качестве извинений.
– Я рада, – ответила Джоан и погладила меня по руке, показывая, что извинения приняты. Но мне совершенно точно не стоило так шутить.
– Смотри, не съешь их все, – сказала Джоан, и тут началась игра.
Я впервые оказалась среди такого гама и гула, хотя в девятом классе я ходила на собрание болельщиков, потому что связалась не с той компанией и не знала, что бывают занятия получше. Трибуны бесновались: болельщики подбадривали игроков, размахивали руками, обнимали друзей, дули в дуделки, когда мяч залетал в корзину, и оглушительно кричали – радостно или огорченно, смотря по тому, какая команда вела. Звучал свисток, и потные
