изящный цилиндр, цветные, не слишком светлые перчатки и красивый зонтик — вот все, что нужно для визитов». Сущие пустяки, даже не мог предположить, как все просто. Будь другом, одолжи мне цилиндр и зонтик!
— Саша, — заговорил Михаил, и в каждом его слове ощущался скрежет зубов, — прошу тебя, как друга прошу — не мешай. В оружии ты ни черта не понимаешь, это и ежу понятно. Справлюсь сам. Уйди.
— Договорились. Я в столовой пока чайку хлебну. Мороз, знаешь ли, зверский. На столе калач тепленький и колбаска… Как закончишь сборку — кликни. Все же друг… был.
В столовой Саша сел за стол, шумно отхлебнул из синей с золотым ободком чашки и принялся читать громко, с выражением. Руки тряслись от волнения, и голос срывался, но он изо всех сил старался скрыть свои чувства, привычно валяя дурака.
— Продолжим. «Для визитов не надевают никогда — ты слышишь? — никогда не надевают платье только что от портного, потому' что новое платье очень стесняет». Святые слова — еще как стесняет! Как надену что-нибудь новенькое — бревно бревном. Умный человек пишет! Морис Леопаж. Видать знатока. А я как раз заказал шикарный костюм у Войцеховского. Дивная английская шерсть в рубчик. Думаю, если мне не подойдет, Мишка на свадьбу наденет. Ну портки малость подошьет, рукава засучит — и под венец.
Саша прислушался к происходящему в комнате Михаила. Там тишина.
— Нет, я так больше не могу! — швырнув книгу, Саша бросился туда.
— Пусть ты старше меня на три месяца, пусть ты умнее… Но ты идиот! Самый идиотский из всех кретинов!
— Уйди, ты смешон. — Михаил щелкнул затвором собранного браунинга.
— Ладно, черт с тобой, стреляйся. Но последнее желание — это святое! — Саша решительно подсел к письменному столу, вытащил листок из пачки письменной бумаги, обмакнул перо. — Значит, так: «Татьяне Николаевне Лаппа. Саратов. Молния. Срочно приезжайте Киев. Михаил стреляется». — Не дав Михаилу перехватить листок, Саша поднял его над головой: — Она имеет право решить. Или ты хочешь, чтобы бедняжка наложила на себя руки вслед за тобой? Шекспир, тудыть вашу мать!
В Саратове получили телеграмму с несколько иным текстом: «Телеграфируйте обманом приезд Таси. Миша стреляется». Тася дрожащей рукой протянула телеграмму отцу Тот криво улыбнулся, пробежав глазами синий бланк «молнии»:
— Глупые игры затеяла ты со своим «женихом». — Сложил листок и отправил его письмом в Киев сестре Соне с просьбой передать оную шутку подруге Варваре Булгаковой — матери истеричного мальчишки.
Тася заперлась в своей комнате. Она торопилась написать Мише ответную телеграмму. Телеграмма получалась длиннющая, как письмо. В ней были и клятвы, и заверения, что никто и ничто в мире не может разлучить их, что жизнь впереди и она будет чудесна, что такая любовь — единственная и вечная. И еще много таких слов, от которых сердце Михаила возликовало. Каку человека, едва вырвавшегося из когтей смерти, жажда жизни полыхнула с новой силой. С телеграммой Таси он уже не расставался и даже нашел в себе силы дождаться весны. Весны 1909 года.
10
В мае 1909 года Михаил отправил документы для повторного обучения на первом курсе медицинского отделения Киевского университета. Тася же, едва завершив выпускной год, устремилась в Киев. К окончанию гимназии мать подарила ей браслетку, состоящую из золотых колечек, — мягкую, удобно сидящую на руке. На пластинке у замка покачивались выгравированные инициалы «ТН» — на счастье. Никто и не предполагал, сколь интересная судьба выпадет этой вещице.
Снова май. То же цветение, те же сады. Только любовь другая — она стала еще сильней и свободней. Влюбленные не собирались больше ничего скрывать. Михаил отвез Тасю в Бучу, где летом проживало все семейство, и они остались там. Тасе выделили комнату, в которую никто без стука не входил, но разговор о свадьбе старались не затевать.
Варвара Михайловна — статная, веселая, остроумная, прежде чем выйти замуж за магистра Киевской духовной академии Афанасия Ивановича Булгакова, проработала четыре года учительницей в Орловской гимназии. Воспитательство было в ее натуре, но не в жесткой и косной школярской форме, а в духе свободы и просветительства, которыми дышало время и которые проповедовал уважаемый ею Фребель. Семеро детей, старшим из которых был Михаил, учили языки, музицировали, пели, много читали, устраивали регулярные домашние театрализованные вечера — знаменитые нечетные субботы Булгаковых. На даче, выстроенной еще покойным мужем, царил стиль демократической простоты и интеллигентной веселости. Многие говорили, что в доме Булгаковых витает чеховский дух.
Все дети помогали друг другу и матери в обучении и ведении дома, старшие сыновья — Миша и гимназист Николай — подрабатывали репетиторством, дочки были приучены к хозяйству. Всю компанию — троих мальчиков, четверых девочек и молодую смешливую мать — голосистых, хорошеньких, образованных, объединяло настроение увлекательного творчества. Цветник, посаженный собственными руками, написание вместе с детьми скетчей, музицирование у открытого окна, беседа с каждым из отпрысков на важные темы — вот круг основных обязанностей уважающей себя матери. Горничная и кухарка, имевшиеся в каждой интеллигентной семье, освобождали хозяйку дома от бытовых проблем — закупки продуктов, готовки еды, стирки, уборки, растопки печей и колки дров…
Молодежь ждала Тасю и готова была принять всей душой, понимая, каким важным человеком является эта девушка для Михаила — авторитета и любимца всей семьи.
Она и в самом деле оказалась мила. Незаносчивая, скромная, воспитанная. Вот только не было в Тасе той смешливой раскрепощенности, которой отличалось булгаковское семейство.
«Не кокетка, не хищница, не глупа, кажется, серьезно влюблена в Мишу», — с облегчением вздохнула Варвара Михайловна и установила по отношению к Тасе тот же тон, что и с друзьями детей, часто собиравшимися в их доме.
Тася была рядом, и Миша воспрял, стал регулярно посещать библиотеку, готовился к повторному курсу университета, полностью заваленному в прошлом году, что-то все время писал.
— А знаешь, наш Миша хочет стать писателем, — радостно и загадочно сверкая глазами, сообщила Тасе четырнадцатилетняя Надя, самая близкая Михаилу из сестер. — Показывал мне рассказы и пьесы.
Девушки пропалывали клумбу с цветами, любовно посаженными Варварой Михайловной.
— Тебе он, конечно, читал свои сочинения? Уже, наверно, целая книга готова. Ведь все время пишет… смотри, корень какой длиннющий! Метр, наверное. Еле вытащила. — Она отшвырнула с трудом выдернутый одуванчик.
— Конечно, читал… Мне понравилось… — солгала Тася, не знавшая, что Миша помимо своих юмористических забав взялся за серьезное сочинительство. Да, он много писал, но не рассказывал, что именно. Тася сочла его поздние сидения за письменным столом подготовкой к университетским занятиям. Нет, он не
