— Слишком крупные для чего? — уточнил я. Пен не ответила.
— Отнеси Рону вниз, — повторила она. — Я сейчас приду. Кстати, на каминной полке рядом с часами тебя ждет сюрприз.
Спускаясь в подземную крепость Пен, я услышал песню, от которой плескавшиеся в душе волны беспокойства покрылись бурунами. «Энола гей» в исполнении группы «ОМД». Частенько, уходя наверх, Пен не выключает старенький проигрыватель, а когда пластинка заканчивается, эта модель начинает играть сначала. Но музыка восьмидесятых — знак тревожный, очень тревожный.
Дверь в гостиную была приоткрыта. Эдгар и Артур мрачно следили с любимых насестов — вершины книжного шкафа и бюста Джона Леннона соответственно, как я перекладываю Рону из клетки-переноски в огромный крысиный пентхаус, где она проживает в компании, здоровенных самцов, которые с радостью дадут ей то, чего от меня никак не добьешься.
Я взглянул на каминную полку. У старинных, но абсолютно нелепых часов что-то стоит: глянцевая открытка с загнувшимися краями, повернутая ко мне беловато-кремовой стороной. Фотография! Шагнув к камину, я схватил ее и повернул лицом к себе.
Я примерно догадывался, кто на ней изображен: настроение Пен и музыка — достаточно четкие указатели. И все-таки меня словно под дых ударили.
Оксфорд, колледж Сент-Питерс, задний двор — тот самый, где из фонтана порой бьет что угодно, только не вода. Ночь… Сценка высвечена чьим-то фотоаппаратом со слабенькой вспышкой, поэтому никакого фона не получилось. Первое, выступающее из темноты пятно — девятнадцатилетний Феликс Кастор с каштановыми кудрями и натянутой улыбкой, всем своим видом показывающий, что еще восемь месяцев назад не учился в государственной общеобразовательной школе. Мне уже полюбились длинные пальто, но в ту пору любовь олицетворяло шикарное черное пальто от «Барберри»: в дореволюционную русскую армию я еще не вступил. Пальто явно предназначалось Мужчине с плечами пошире, я в нем походил на вешалку ростом метр семьдесят пять.
Слева от меня Пен. Боже, какая красотка! Ни одна фотография на свете не способна передать богатство красок и бьющую через край энергию. Украшенная перьями сетка для волос, расшитая блестками водолазка и черная юбка с разрезом (наряд словно подчеркивал: это утро после вечеринки), скромно потупленные глаза — Пен похожа на шлюху, которая решила отказаться от распутства и стать монахиней, но никому еще об этом не рассказала. Правая рука с вытянутым указательным пальцем воздета к небесам.
Справа Рафи. На нем его фирменный черный костюм в стиле Джавахарлала Неру и фирменная улыбка. Дитко улыбается, будто знает какой-то секрет. По мнению Германа Мелвилла, изобразить нечто подобное — пара пустяков, но ведь он же считал Моби Дика Белым Китом.
Мы с Рафи стоим на корточках: одна нога вытянута назад, другая согнута в колене.
Ту ночь я помню с поразительной точностью и, следовательно, помню причину для странной позы: мы приготовились к старту и ждали лишь сигнала Пен.
— Я нашла ее в гараже, — откуда-то сзади объявил голос Памелы Бракнер. — После того, как ты перенес туда все приспособления для оккультизма. Фотография валялась на полу.
Я повернулся, чувствуя, что меня застали врасплох: возможно, застеснялся постыдных невысказанных мыслей. В одной руке у нее блюдце с бусинами, в другой — изуродованные четки, вид задумчивый и немного печальный.
— Так в чем дело? — спросил я, нащупывая тему, которая бы не имела отношения к фотографии, и кивком головы показал на блюдце.
— Дело? — переспросила Пен, поставила блюдце на диван, а потом тяжело опустилась рядом. По-моему, вопрос ее немного озадачил, если проблема, конечно, не в виски. Пауза затянулась. — Я ждала матча, а его прервали из-за дождя, — наконец сказала моя подруга, явно стараясь казаться беспечной и легкомысленной, что у нее не совсем получалось. — Черт подери, почему я не богата? Почему ты не играешь на гитаре, как Стокер?!
Это наша старая шутка, которая от длительного неиспользования начала покрываться мхом. Мак Стокер, он же Топор Мак, он же Мак Пятерка, поступил в Оксфорд в один год с нами, а потом тоже вылетел — стал основным гитаристом в группе, игравшей хард-метал. Стокер выступал так успешно, что уже трижды лечился от наркозависимости.
Я заставил себя улыбнуться, но Пен взаимностью не ответила. Серьезный взгляд метнулся ко мне, затем к блюдцу с бусинами, затем снова ко мне.
— Фикс, я беспокоюсь о тебе, сильно беспокоюсь. Не хочу, чтобы ты мучился. На прошлой неделе я ходила к Рафи, и он сказал, ты попадешь в беду. Вернее, сам очертя голову в нее бросишься. — После секундной паузы голос Пен прозвучал чуть глуше: — Иногда я думаю: могла ли жизнь сложиться иначе? Для него… для нас?
— Металлисты на вистле не играют, — вяло отбился я, хотя слова Пен касались не Марка Стокера, а старой фотографии, возвращавшей к воспоминаниям, от которых хотелось спрятаться.
В тот вечер в Оксфорде была не простая вечеринка, а майский бал: золотые детишки играли в декадентов взрослых, вот только должного самообладания не присутствовало, да и цинизма не хватало. Пен держала нас с Рафи за руки; все трое явно потеряли голову от алкоголя, медленных танцев и бурлящих юношеских гормонов. Дитко с присущим ему нахальством предложил перепихнуться втроем, но примерная католичка Пен заартачилась: ни за что, однако тут же внесла контрпредложение — мы с Рафи, устроим кросс по двору, и победителю достанется главный приз…
— Как праздник у Додсонов? — спросила Пен, прерывая поток воспоминаний.
Наверное, в тот момент я напоминал оленя, ослепленного огнями прожекторов.
— Отлично, — без запинки соврал я, — все прошло отлично. Мистер Борьба с организованной преступностью выписал чек. Завтра утром обналичу и расплачусь с тобой.
— Здорово! — воскликнула Пен. — А я покажу, для чего нужны бусы. Тоже завтра, устроим равноценный обмен.
— «Равноценный обмен» — чем не девиз для порядочных домовладельцев всех времен и народов?
— Слава богу, хоть один из нас начал зарабатывать, — пробормотала подруга и, поморщившись, пригубила виски. — Не пополню банковский счет — у меня отнимут дом.
Беспечность в ее голосе напускная. Я прекрасно знал, как она любит этот дом; нет, не просто любит, как она к нему привязана. Пен — его третья хозяйка из рода Бракнеров, а три — число магическое. Все ее религиозные обряды, ритуалы, заклинания — в странном посткатолическом варианте викканства — тесно связаны с домом номер четырнадцать по Лидгейт-роуд. Ни в каком другом месте она их справлять не сможет.
— Разве закладная еще не выкуплена? — подыграл я ее беззаботному тону.
— Первая выкуплена, — призналась Пен, — но я брала другие кредиты, все под залог дома.
Моя подруга искренне верит в столь популярные нынче способы быстрого обогащения. Не единожды обжигалась, однако никаких выводов не сделала.
— Насколько все серьезно?
— До конца месяца нужно достать пару сотен, — вздохнула Пен. — Когда начнут платить авансы за праздники, все будет в порядке, но пока приходится считать каждый пенс.
