наш разговор с доцентом и выслала мужа-священника помочь плачущему.
— Заходите, давно хотел с вами познакомиться. Мне жена о вас рассказывала. Я помню, вы приходили к нам в палату, но, прошу прощения, жене тогда очень плохо было и не получилось пообщаться.
Да, я, как и обещала самой себе, искала встречи с интересными людьми и мои интересы однажды привели меня в палату к семье священнослужителей.
— Что вы, не за что просить прощение, это жизнь. А зайду я в следующий раз — можно? У меня сейчас неотложные дела есть…
Наверное, другой человек удивился бы, какие неотложные дела могут быть у пациента в больнице, на ночь глядя? Но только не он. Он понимающе посмотрел на меня и перекрестил. И я побежала благодарить Бога.
С этого дня я почти ежедневно стала звонить родным. Раскрыть правду о себе я не могла, это бы их убило. Поэтому я по-прежнему оставалась в «командировке», в которую меня отправило злое начальство. Кстати, доцент выполнил своё обещание и рассказал, что состояние Андрея, действительно, было тяжёлым, главврач, с которым поговорил Юрий Степанович, так и сказал: «на мальчике лица не было» — в прямом смысле.
А теперь настало время рассказать о всей моей родне. С сестрой мы остались без мамы, когда учились в начальных классах школы. Мама умерла от рака. Я пережила горе легче, чем сестра, которая была немного старше меня. Некоторое время с нами жила бабушка — мамина мама. А папа нам искал новую маму. Не подумайте ничего плохого, он, действительно, искал нам маму. И нашёл. Необыкновенной доброты, открытую, простую женщину чистой души из маленького рабочего посёлка. Наша первая встреча произошла у её калитки. Маленькая, худенькая, с добрыми голубыми глазами, она приветливо встретила нас и звонким, даже скорей тонким голосом пригласила в дом. Там я стянула жёлтую бархатную скатерть, разбила тарелку, а потом на обеих сторонах дорожки, ведущей в сад, вытоптала тюльпаны. Она жила со стареньким дедушкой, который от меня пришёл в ужас. Следующая встреча произошла в нашем доме. Бедная люрексовая кофточка нашей новой мамы! Я не хотела плохого, мне просто нравилось вытягивать нитки.
А потом, спустя время, был вопрос:
— Можно я вас буду называть мамой?
Я долго не могла объяснить сестре, что её больше не надо называть тётей, ведь она разрешила.
Моя милая мама, моя такая родная, любимая мама. Твоя любовь, доброта и сердце были отданы нам. За что? Просто потому, что такие люди есть на земле. Как тебе пришлось с нами непросто. Сейчас с высоты прожитый дней я думаю, а смогла бы я так? Только благодаря тебе, мы стали на ноги и устроились в этой жизни. Когда не стало папы, ты тянула всё на себе. Твоя любовь безгранична. Твои внуки узнали правду, только когда стали подростками. Но, по-моему, они не поверили. Есть такая глухая защита, когда человек не в состоянии принимать информацию, — иногда это помогает пережить стресс.
И ремонт в доме, о котором ты мне на днях сообщила по телефону, это правильное решение. Занимайся домашними делами, выбирай приятные обои, радующие глаз. Тебе не надо знать, что происходит со мной, — мне так легче, мне так надо. Не обижайся и пойми. Просто всегда знай, что я люблю тебя и благодарна за всё.
Если уж я заговорила о родне, должна сказать ещё об одном человеке. Это мой двоюродный дядя. По воле судьбы он лечился на одном со мной этаже, только в левом крыле. Я переодевалась в лёгкие летние джинсы, покупала в кафе еду и шла к нему в палату. Он только удивлялся частоте моих визитов:
— Что ты так часто ходишь? Дома работы полно, а дядька уже старый, сколько ему надо…
До болезни дядя Валентин работал инструктором в автомобильной школе, и я с детских лет помню изобилие технической литературы на его книжных этажерках.
— Слушай, что ты мне всю эту философию носишь? Я больше специальную литературу люблю, — говорил он, отдавая после прочтения очередную купленную мной на первом этаже книгу.
Помню я, дядя Валентин, помню. Из детской памяти вообще многого уже не вычеркнешь. Мы говорили о нашей родне, я задавала кучу вопросов, а он только удивлялся, — и чего я так часто у него пропадаю? Дядя был заядлым курильщиком, хоть и знал мою нелюбовь к этому делу. Когда ему приспичивало курить, всегда использовал одну и ту же схему, которая действовала безотказно:
— Слушай, когда ты уже фамилию поменяешь?
Эта тема была мне не интересна, и я прощалась с дядей до следующего дня. А он спокойно шёл курить без нотаций и уговоров выбросить сигарету.
Однажды, выходя из своей палаты, я заметила направляющегося в мою сторону человека ужасно похожего на дядю Валентина. На наше крыло иногда забредали пациенты из соседнего отделения, чтобы воспользоваться лифтом. Пока я размышляла, действительно ли это мой дядя или просто похожий на него мужчина, заметила характерное передёргивание плеч. Мои сомнения улетучились, и я с тех пор стала осторожно передвигаться даже по собственному отделению. Забегая вперёд, скажу: дядя умер через несколько месяцев у себя дома. Переход в другую жизнь застал его за привычной работой по составлению каких-то только ему понятных схем.
А теперь будет несправедливо, если я не расскажу о своих соседках по палате. Это удивительные девочки. Две предыдущие соседки — прокурорша и её подруга были выписаны. И мне в палату подселили Наташу и Софью Павловну. Они были разного возраста, характера и взглядов на жизнь. Немного грустная, простая, с естественной красотой лица Наташа пережила уже не одну операцию. Как оказалось, эта палата номер два, медперсонал и уклад больницы были ей давно знакомы. Приехала она с Севера, где по оплошности врачей запустила болезнь. Поддерживал её муж, который не скрывал своей трепетной любви к жене. Двое детей — мальчик и девочка были тем маяком, на который Наташа ориентировалась, плывя на корабле своей жизни. «Мне бы лет десять ещё пожить. Детей поднять надо, они ещё совсем маленькие» — часто повторяла она. По утрам она стояла у окна с молитвословом, беззвучно шевеля губами. Она стеснялась при нас молиться, и мы старались в это время не находиться в палате.
Софья Павловна оказалась врачом санэпидстанции. К большому беспокойству персонала нашего отделения, она работала в отделе, который проверяет медицинские учреждения. Ухоженная, миловидная, чрезмерно на всё болезненно реагирующая шестидесятилетняя Софья Павловна в первые же дни принялась за свои прямые профессиональные обязанности. И надо же было
