в числе прочих и нас, представителей газеты, все устроившей и пригласившей его сюда. Зал мгновенно проснулся. Кто-то зааплодировал, кто-то с места кинулся возражать. Присутствующие ученые тотчас же потребовали слова для полемики. Столик с ведущими куда-то оттеснили, все пришло в движение, и совсем не по сценарию, но именно по программе, если учесть, что она приглашала на откровенный разговор.
Признаюсь, мы, газетчики, и я в том числе, по неопытности обиделись, даже поссорились с Александром Ивановичем, решительно уклонились от встречи, которую он через несколько дней предложил, желая объясниться и убедить нас. О, как я плохо его знал! Несколько лет спустя, встретившись в «одной команде» — разделе внутренней жизни «Литературной газеты», мы смогли познакомиться поближе и по-настоящему сдружились. Я понял, что тогда, в Воскресенске, он был тысячу раз прав: театрализация, «заорганизованность» — это смерть для живого человеческого общения. Тут уж не жди ни искренности чувств, ни оригинальности мысли. Общая работа сделала нас единомышленниками, соавторами нескольких очерков и книги о Севере. Не раз он потом говорил друзьям в шутку, кивая на меня: «Враги объединились».
Мы вместе были на Приобском Севере, Сахалине, Камчатке, а в той командировке, о которой я рассказываю, путешествовали «на перекладных» по Колымской трассе.
При пытливом своем уме и умении слушать Смирнов-Черкезов довольно быстро стал выделять в рассказах старателей и приисковых специалистов то, что, помню, больше всего занимало в то время нас: необычный эффект артельного труда с оплатой по конечным результатам. То, что сегодня мы бы назвали бригадным подрядом.
Подрядным способом испокон века работали на Руси артели плотников да каменщиков, но как приспособить его к иным социальным условиям? Тема была предметом бурных дискуссий. Сначала считали: лучше всего годится подряд для деревни. Гремело имя В. Я. Первицкого, одного из зачинателей безнарядных звеньев, получающих оплату «от урожая». Схлестывались сторонники и противники. Придя в «Литературку» в шестьдесят шестом, мы с Александром Ивановичем застали арьергардные бои этой дискуссии, начатой, кажется, «Комсомолкой». Помню, мы печатали статью за статьей, пытаясь отыскать желанный всем способ лучшей связи земледельца с землей. Спорили: хорошо ли платить и получать за пахоту, культивацию, поливку, уборку — все эти многочисленные разрозненные операции — независимо от урожая, а то и вопреки урожаю? Доказывали: нельзя выписывать наряд каждому в отдельности и на отдельные операции, звенья надо создавать и платить им исключительно по конечной продукции — «от урожая».
За звенья, против звеньев — в разные стороны тянули писатели, председатели, специалисты. Возражения крутились в основном вокруг погоды. А если не будет дождя? А если все вымокнет? Сторонники находили свои резоны, предлагая авансы, страховые фонды, нажимая на то, что не в частнособственнических жестоких условиях зарождается новшество, а в социалистической деревне, под крылом колхозного строя и государства. Не будет из-за погоды урожая — людям пропасть не дадут, но зато в обычное время сработают они, как никогда и не снилось равнодушному «пооперационнику», начинающему уже забывать, что он земледелец. Рассказывали, будто Первицкому надоели разговоры о том, что особые условия его звену создают, технику хорошую да удобрения, и отправился он в соседний колхоз со своими ребятами, на тамошних машинах и при местной норме удобрений получил у соседей невиданный ими урожай. Подвиги звеньев обрастали легендами, но и противники не спали, распалялись, ожесточались, новые искали аргументы, чтобы похоронить нарождающееся движение в младенческом возрасте. Один из специалистов сельского хозяйства с пеной у рта доказывал в своей статье, что оплата по конечным результатам в деревне невозможна. А где возможна?
О Николае Злобине в то время, в шестидесятых годах, никто и слыхом не слыхал, но уже взоры многих обернулись к строителям. От головешки сельских споров сначала помалу, а потом и сильно занялся огонь полемики о «шабашниках». Вот, мол, сезонные строители хоть и рвачи, хоть и под себя гребут, а как работают! И обнаруживали помимо социальной ржавчины нечто привлекательное в «шабашничестве»: коллективное их старание сделать работу быстрее, лучше, железную самодисциплину, при которой к стаканчику не прикладываются и лишнего не перекуривают, пока не закончат дела. А за то, что фундамент положили или стены подняли, никто им ничего не обещал и не платит — только за готовый дом. Точь-в-точь как и в звене Первицкого — только за «урожай». Не обнаруживаются ли и у колымских старателей родовые признаки подряда?
«Похоже, очень похоже, — говорил нам Смирнов-Черкезов, — совпадения очевидны. Казалось бы, колхозный механизатор Рязани и любитель острых ощущений — колымский старатель, махнувший сюда с берегов Невы, — что общего? А вот поди ж ты! По-видимому, когда люди поставлены в определенные условия труда, связанные с общей оплатой и солидарной ответственностью, начинает действовать некий единый у всех психологический механизм. Позитивный элемент старой круговой поруки? Надо, надо присмотреться. Тут, возможно, клад закопан. Это очень важно. Записывайте подробнее, детали существенны».
И мы с писателем Владиленом Травинским и социологом Виктором Переведенцевым, членами литгазетовской бригады на Колыме, записывали подробно, расспрашивали всех, что называется, с пристрастием.
«Старателем быть — адский труд. А те, кто не знает, думают, что у нас сладкая жизнь. Чего про нас только не несут! Вот, мол, старатели, хотят деньгу зашибить».
«Мы от заработка не отказываемся. Так ведь и от работы не бежим! Это почему забывают?»
«Намахаешься — готов медведя съесть, повар только успевай поворачиваться. Поваром в здешних местах тоже не просто, помню, от нас повар ушел — никто не хотел к котлу становиться, ребята говорят: лучше на бульдозере пахать».
«А бульдозер на Колыме — включил дизель утром, так и до Большой медведицы...»
Мы говорили со старателями, естественно, непохожими друг на друга. И все же нас не покидало странное ощущение их родства, какой-то удивительной схожести. Попытаюсь представить вам обобщенный портрет колымского старателя.
Он молод и завидно здоров, под рубашкой — мускулы штангиста. Впрочем, порасспросите-ка его, он и впрямь «баловался» гирями или боксом. По натуре немного авантюрист, в том смысле, что предприимчивость, связанная с риском, стала его натурой. Рисковать он любит и умеет, но не азартно, не как карточный игрок, а с расчетом. В общем-то, он зря на кон не поставит. Его «была — не была» прежде всего ставка на самого себя — свою энергию, мускулы, опыт и удачливость. Риск, конечно, остается во всех случаях. Но он в себе уверен, а потому легок на подъем: жена и дети у него, скажем, в Москве, Харькове или Ленинграде, а сам «рванул» на золото.
Едет он не на государственные подъемные, а
