на территории бывшей в/ч, а нашу улочку к нему просто присоединили. Ведь негоже в «нэзалэжной» называть улицу по имени города в Крыму, «аннексированного» Россией.
Дом стоял на фундаменте высотой в семь или восемь ступенек. Перед домом был небольшой палисадник с цветами во вкусе хозяев. Вход в дом находился внутри двора. Глухую стену дома обнимали кусты черного винограда, доходившего до самого цоколя. Виноград принадлежал соседям, так же, как и высокое дерево грецкого ореха, росшего во дворе. Из остекленной веранды вели две двери. Соседская и будущая наша.
Но для того, чтобы поселиться в первую нашу квартиру, предстояло пройти своеобразный искус: пережить теплое время года в утлой пристройке во дворе. До тех пор, пока теперешние жители не закончат строительство собственного дома, которому уже присвоили номер 31 по Севастопольской. Но время шло, а их семья все не выезжала. Я уже пошел в школу, приближались холода, и чтобы ускорить переезд, родителям пришлось заплатить.
Ах, какое это было наслаждение, возвращаться из школы в свою квартиру. В новой квартире мне нравилось абсолютно все, но особенно, стоящая в спальне высокая почти до потолка, покрытая изразцами цвета слоновой кости печь — груба. Пока мы с сестрой были мелкими, высшим удовольствием для нас была невыразимая ласка, с которой мама грела, прислонив к грубе наши одеяльца, а потом с головой накрывала наши съежившиеся от холода тельца. На кухне было две двери: входная на веранду и в кладовую, в которой была крутая деревянная лестница на чердак.
На чердаке хранились россыпи грецких орехов и издающие чудесный аромат груши — все из нашего сада. Их срывали еще зелеными поздней осенью, и они доходили на соломе, приобретая густую желтую окраску и тот вкус, при воспоминании о котором у меня рот до сих пор наполняется слюной.
Однажды я обнаружил в проемах слуховых окон покрытые толстым слоем пыли пустые бутылки странной формы, хранившиеся здесь, видимо, с незапамятных времен. От долгого хранения та сторона, на которой они лежали, сделалась совсем плоской. На кухне была вторая печь, которую топили в холодное время года, и, естественно, на ней готовили еду. А в теплое время на плите стояла керосинка. Этот нагревательный прибор был неприхотлив и прост в употреблении. Я уж и не помню, сколько раз за годы жизни в Мукачево, я ходил на базар за керосином. Для того, чтобы сократить себе дорогу, я пытался пройти сквозь тупик, который разделял нашу Севастопольскую с проходившей совсем рядом улицей Ивана Франко. Но это редко удавалось без стычки с живущими там людьми. Поэтому я в конце концов оставил эти попытки. С нашей стороны дома под верандой был расположен вход в подвал и маленькая дверца в миниатюрный курятник. Отец любил иногда выпивать пару свежих яиц от собственной несушки. Так продолжалось до тех пор, пока ему случайно не попалось яйцо с зародышем. После этого брезгливый родитель отказался от этого блюда.
Туалет без удобств находился в саду, там же была колонка, из которой мы носили воду. Сад был небольшой, разделенный на две части тропинкой, ведущей к колонке. После того, как легализовалось жилье в пристройке, сад разделили на три части. На нашей стороне сада росло большое дерево грецкого ореха и пара деревьев поменьше — абрикос и груша. Оставалось совсем немного места для нескольких грядок, на которых мама сажала помидоры и сладкий перец.
Болото
У семьи, переезда которой мы так дожидались, живя в пристройке на Севастопольской улице, была странная для русского звучания фамилия «Болото». Собственно, Болото был сам глава семьи, чех по национальности, грузный мужчина с круглым лицом, очень похожий на иллюстрации персонажей романа Ярослава Гашека. По профессии он был маляром, работа которого высоко котировалась в местном обществе.
Дело в том, что в Мукачево вместо бумажных обоев, использовался совсем другой принцип оформления интерьера — нанесение на стены орнамента с помощью валиков. Михаил Болото-старший был мастером своего дела. В этом мы убедились, когда в освобожденной для нас квартире он сам проводил ремонт. Одно плохо: Болото был сердечником и с каждым годом работать ему было все тяжелее. Он был женат на местной уроженке, Елене, и у них было трое детей и больная мать на иждивении. Старший сын Болото Мишка был моим приятелем, на год или полтора меня моложе. Семья Болото была баптистской. Это отражалось и на общении Мишки с окружающими. Мы были детьми неверующих, и над его подчеркнутой религиозностью и всепрощением нередко посмеивались. Болото были очень отзывчивыми и доброжелательными людьми. Моя младшая сестра, так та просто целыми днями проводила в доме у своей подружки Марты. И питалась вместе с ними. Уже много лет спустя она считала самым вкусным блюдом лопатки — вареную зеленую фасоль в стручках.
Я тоже много раз видел, как они питаются, но, как правило, с ними не ел. Первое, что удивляло, это количество еды. На пятерых, в том числе троих детей, тетя Лена могла приготовить целый большой тазик винегрета. Они были вегетарианцами, как теперь модно говорить, веганами. Например, к гарниру из того же винегрета она могла подать большой кусок вареного теста.
Однажды мы ходили с тетей Леной Болото по грибы в лес, который местные называли Форнош. Она нашла там, как она говорила, очень ценный «яичный» гриб, который я бы принял за обыкновенную поганку, только желтую, и ни за что бы не стал класть в корзинку. Тетя Лена говорила, что умеет готовить даже мухоморы, правда, я не видел, чтобы она их собирала.
После нашего отъезда на Днепр я видел Мишку еще раз. Уже студентом, в летние каникулы, возвращаясь с городского пляжа, я шел по улице Ленина. Мишка вышел мне навстречу с приятелем. Несмотря на то, что мы не виделись лет шесть или семь, я его сразу узнал. Это был невысокий, слегка полноватый юноша, с круглым добродушным лицом и начинающей курчавиться бородкой, так же, как и его отец, похожий на одну из иллюстраций из книги Ярослава Гашека о бравом солдате Швейке. Мишка сказал, что перед призывом в армию едет автостопом от Мурманска через всю страну, и, заодно, заехал повидать нас.
Мы немного поговорили, и больше я его не видел. Говорили, что у него, как и у отца, было больное сердце, и он умер уже довольно давно. У него было десять сыновей, и все они работали с ним в его автомастерской.
Тетя Лена Гринько
