и ворота, а потом тихим голосом поинтересовался:
— Это что?
— Ну я же обещал сто рублей в год тебе заносить, так и занес.
— Так ты что, говорил про сто серебром, не на ассигнации? — в голосе его послушалось такое удивление, что у меня в глубине души проснулась жаба и начала что-то пыхтеть о напрасно потраченном золоте. Но жабу я резко заткнул: нужно же, как сейчас говорят, фасон держать!
— Дворянам меж собой на ассигнации договариваться невместно. Мне и в голову не могло придти, что вы об ассигнациях говорили! Впрочем, даже если вы так и думали — тут я специально к нему на «вы» обратился, типа «обиделся» — то я имел в виду нормальные деньги и от слов своих, как дворянин, давший их дворянину, отказываться под таким предлогом не буду. Дворяне друг друга не обманывают!
Тот с полминуты подумал:
— А знаешь, Никита Алексеевич, ты вот давеча про крестьян говорил. Бери у меня насовсем мать твоей Матрены, вместе с мужем и детьми забирай. Я сей же час передаточную напишу, будто ты у меня их, скажем в карты выиграл. И тебе хорошо, а то Матрена, гляжу, каждую неделю сюда к матери шастает и не работает по полдня, и мне экономия. Ну, думаю, полтора рубля за душу тебя не разорит… хотя подушный-то за них всяко мне платить — при этих словах он этак «выразительно» на меня посмотрел.
— Серебром?
— Ну да…
— Александр Григорьевич, я с удовольствием буду тебе отдавать на покрытие подушных по три рубля с души. Ну, если ты мне подскажешь, где эти души взять.
— Где взять… Игнатьев вроде поместье продавать собирался, но у него за двести душ, это выйдет серебром тысяч в двадцать. Тебе же столько мужиков не нужно?
— Нужно гораздо больше, но не сразу, я бы где-то через год купил бы.
— А если больше, то тебе нужно в Псковскую губернию. Там мужика с семьей на вывод рубликов по десять можно взять, а много брать если, то и до пяти торговаться не зазорно будет. И девки там хороши, я их рубля по четыре покупаю, но если сразу много брать, то и за три сторговаться можно…
— Далековато… я, конечно, советом воспользуюсь, но… а как-то побыстрее можно хоть дюжину-другую мужиков подкупить? Чтобы к посевной успеть.
— К посевной… А давай завтра к Игнатьеву съездим! Сегодня уже поздно, а вот завтра, если с рассветом выехать, то как раз успеем!
Вот чего не отнять у старого поручика, так это заботы о лошадях. На санях, запряженной парой каких-то светло-коричневых лошадок, мы проехали двенадцать верст до Одоева меньше чем за полтора часа. Ну и за Одоев всего часа три ехали. Я думал, что этот Игнатьев — помещик, которому стало трудновато с хозяйством управляться, а оказалось иначе. Петр Петрович оказался отставным прапорщиком, причем в отставку ушел «по ранению», а фактически — по инвалидности: у него левый рукав пустым был. Инвалида взял себе в управляющие подполковник, у которого тот служил в войну — а когда хозяин поместья умер прошлым летом, наследники решили монетизировать наследство. Что самого Петра Петровича отнюдь не радовало, так что он «пытался продать» поместье без фанатизма.
С ним Александр Григорьевич быстро договорился о «передаче в услужение» двадцати пяти душ за пятьсот рублей, причем с условием, что эта сумма пойдет в зачет будущей платы за все поместье. После того, как я сообразил о причинах отсутствия энтузиазма в деле торговли недвижимостью, то предложил Петру Петровичу остаться в качестве управляющего и после смены собственника. Тот секунду подумал (или, скорее, просто воздуха набирал перед тем, как озвучить информацию) и выложил «коммерческую тайну»:
— Мне велено поместье продать не меньше чем за десять тысяч серебром. А с того, что сторгую сверх того, пять процентов моими будут…
— Ясно. Я предлагаю… а какой у вас оклад жалования?
— Двести рубликов в год, стол и жилье еще.
— Я предлагаю десять тысяч серебром за поместье, еще лично вам пять сотен в качестве подъемных, то есть вроде как на обзаведение, жалование… поначалу двести сорок в год, через год увеличим. Стол и дом конечно, и вам, и супруге вашей.
— Я холост.
— Это плохо. Вам ведь, поди, и сорока нет?
— Как раз сорок.
— И дворянин…
— Личный.
— Триста в год, свадьба за счет нанимающей стороны, личный выезд… то есть пароконная бричка в собственность как подарок к бракосочетанию. Устроит?
— А когда купчую оформлять будем?
— Когда? Если повезет, то в середине сентября. А если не повезет, то уже в ноябре.
— Соглашайся, Павел Петрович, — начал уговаривать его Свиньин. — Я пока еще не видел, чтобы этому юноше не везло.
— Ну, договорились, я надеюсь, что хозяев смогу даже до весны будущей уговорить. Но это если им залог передать, хотя бы в тысячу…
Забавно, что никаких бумаг подписывать мы не стали. Просто договорились, что за мужиками я приеду где-то в мае, а их семьи перевезу уже ближе к середине лета. Так что, пока не сошел снег (и пока купец Ливенцов не выяснил, что же я ему продаю), я отправил в Тулу остатки масла. Затем еще съездил к Игнатьеву, отдал ему пять сотен в красивых кругляшках желтого металла и захватил сразу шестерых мужиков. Эти просто бобылями были, им потом семьи перевозить не требуется, а общежитие я им найду…
Лирическое отступление
Это такое место, где герой как бы лирически размышляет, раскрывая читателю свою сущность и намерения. Как, например, Лев Толстой через знаменитые размышления Андрея Болконского сравнивает его с дубом…
Мужиков я не просто так забрал: примерно в трех верстах от Павловки была невысокая «гора», из которой когда-то выкопали камни для постройки фундамента «барского дома». Хорошие камни, мужики сказали, что «жерновые» — но мне было достаточно того, что они в воде не размокали. Выдал «новичкам» кайла, пару ломиков — и отправил «камень ломать». Это оказалось просто, так как мужики «сдавались в аренду» вместе с конями и телегами. И те, и другие довольно хреновыми оказались, но натаскать камня на фундаменты будущих изб смогут. Аким же с Авдеем смогли. Новички, лишь увидев, в каких избах у меня живут мужики и бабы, слегка удивились, а когда Авдей сказал, что без каменного фундамента и дощатого пола «барин избы ставить не велит», прониклись уважением — если не ко мне, то к моим распоряжениям. По крайней мере в середине мая они шесть каменных фундаментов выложили…
