быть, он рассчитывал на то, что в полиции не умеют читать между строк.
Крошка Пьер схватил меня за обе руки, как будто мы с ним были закадычные друзья, и заговорил по-английски:
— Мистер Браун, мистер Браун! Вы ли это?
— Здравствуйте, Крошка Пьер.
Крошка Пьер залился смехом, привстав на цыпочки в своих узконосых ботинках и глядя на меня снизу вверх, потому что он был совсем малюсенький. Все такой же хохотун, каким я его помнил. Поздороваться — ему и то смешно. Движения у Крошки Пьера были по-обезьяньи юркие, и казалось, что смех, точно на канате, носит его от стены к стене. Я всегда думал: придет день — а такого дня не миновать человеку со столь ненадежным и рискованным промыслом, — когда Крошка Пьер станет потешаться над своим палачом, как, говорят, поступают в подобных случаях китайцы.
— Рад вас видеть, мистер Браун. Ну, как там лампионы Бродвея? Мэрилин Монро {15}, вдоволь хорошего виски из-под полы?.. — Он несколько поотстал от жизни, ибо за последние тридцать лет не выезжал дальше Кингстона на Ямайке. — Дайте мне ваш паспорт, мистер Браун. А багажные квитанции?
Он помахал ими над головой, проталкиваясь сквозь толпу, и все за меня уладил, потому что знал всех и вся. Таможенник даже не подумал открывать мои чемоданы. Крошка Пьер пошушукался о чем-то с тонтон-макутом, стоявшим в дверях, и к тому времени, когда я выбрался наружу, уже достал мне такси.
— Садитесь, садитесь, мистер Браун. Ваши вещи сейчас будут.
— Ну, как тут у вас? — спросил я.
— Все нормально. Все тихо.
— И комендантского часа нет?
— Зачем нам комендантский час, мистер Браун?
— В газетах писали о беспорядках на севере.
— В газетах? В американских газетах? Да неужели вы им верите, американским газетам? — Он просунул голову в машину и сказал, как всегда похохатывая ни к селу ни к городу: — Нет, вы даже представить себе не можете, как я рад, что вы вернулись!
Я почти поверил ему.
— А что тут удивительного? Разве мое место не здесь?
— Конечно, здесь, мистер Браун. Вы истинный друг Гаити. — Он снова захохотал. — Тем не менее за последнее время многие из наших истинных друзей поразъехались отсюда. — Потом, чуть понизив голос: — Правительству пришлось конфисковать некоторые пустующие отели.
— Благодарю за предупреждение.
— Нельзя же, чтобы недвижимая собственность приходила в негодность.
— Да, это сделано, безусловно, из добрых чувств. Кто же в них теперь живет?
Он хихикнул.
— Гости нашего правительства.
— Стали принимать гостей?
— Приезжала польская миссия, но что-то быстро отбыла восвояси. А вот и ваши чемоданы, мистер Браун.
— Успею я добраться до «Трианона», пока не выключат свет?
— Да… если сразу туда поедете.
— Куда же мне еще ехать?
Крошка Пьер фыркнул и сказал:
— Возьмите меня с собой, мистер Браун. Сейчас между Порт-о-Пренсом и Петьонвилем всюду заставы.
— Садитесь. Так и быть. Только бы поменьше неприятностей, — сказал я.
— Что вы делали в Нью-Йорке, мистер Браун?
Я ответил с полной откровенностью:
— Пытался найти покупателя на свой отель.
— Не удалось?
— Нет, не удалось.
— Такая великая страна — и нет духа предпринимательства?
— Вы же выдворили их военную миссию. Вынудили отозвать посла. И после этого рассчитывать на доверие? Да-а! Я совсем забыл. С нашим пароходом приехал Кандидат в президенты.
— Кандидат в президенты? Что же меня никто не предупредил?
— Правда, не преуспевший.
— Не важно! Кандидат в президенты! А зачем он сюда приехал?
— У него рекомендательное письмо к министру социального благосостояния.
— К доктору Филипо? Но доктор Филипо…
— Что-нибудь случилось?
— Да ведь знаете, какое это дело, политика. Всюду, во всех странах.
— Доктор Филипо смещен?
— Он нигде не показывался последнюю неделю. Говорят, уехал отдыхать. — Крошка Пьер тронул шофера за плечо. — Остановись, mon ami [10]. — Мы еще не успели доехать до статуи Колумба, а уже заметно стемнело. Крошка Пьер сказал: — Мистер Браун, я, пожалуй, вернусь и разыщу этого кандидата. Вспомните свою собственную страну — ведь не годится попадать в ложное положение. Вряд ли мне пошло бы на пользу, если б я приехал теперь в Англию с рекомендательным письмом на имя Макмиллан {16}. — Он взмахнул рукой на прощание. — Скоро загляну к вам выпить стаканчик виски. Ах, как я рад, как я рад, что вы вернулись, мистер Браун! — И убежал в состоянии эйфории, без малейшей на то причины.
Мы поехали дальше. Я спросил шофера — по всей вероятности, агента тонтон-макутов:
— Успеем мы добраться до «Трианона», пока не выключат электричество?
Он пожал плечами. Сообщать какие бы то ни было сведения не входило в его обязанности. В окнах выставочного павильона, занятого теперь министром иностранных дел, все еще горел свет, а около статуи Колумба стоял «пежо». Конечно, в Порт-о-Пренсе много таких машин, и вряд ли она может быть настолько жестока или настолько лишена вкуса, чтобы назначать кому-то свидания на прежнем месте. Все же я сказал шоферу:
— Я здесь выйду. Вещи отвезите в «Трианон». Жозеф вам заплатит.
Большее безрассудство трудно было себе представить. Полковнику тонтон-макутов завтра же к утру будет точно известно, где я бросил такси. Единственная мера предосторожности, которую еще можно было принять, это удостовериться, что машина ушла. Я следил за огоньками ее задних фар, пока они не исчезли из виду. Потом пошел к Колумбу и стоявшему около него автомобилю. Я подошел к нему сзади и увидел на номерном знаке букву «д». Это была машина Марты, и она сидела там одна.
Несколько минут я наблюдал за ней, не будучи замеченным. Потом вдруг подумал, что можно постоять здесь, в двух шагах, и увидеть человека, которому назначена встреча. Но тут она повернула голову и посмотрела в мою сторону — почувствовала, что за ней наблюдают. Потом приспустила стекло и резко проговорила по-французски, точно я был одним из тех бесчисленных нищих, которыми кишел район порта:
— Кто это? Что вам нужно? — и включила фары. — О, боже! Ты все-таки вернулся, — сказала она таким тоном, будто речь шла о перемежающейся лихорадке.
Она отворила дверцу, и я сел рядом с ней. В ее поцелуе чувствовалась неуверенность и опаска.
— Почему ты вернулся?
— Мне тебя недоставало — наверно, потому.
— И ради такого открытия стоило убегать?
— Я надеялся, что если уехать, то все изменится.
— Ничего не изменилось.
— Что ты здесь делаешь?
— Скучаю по тебе, лучшего места не нашла.
— А может быть, ждешь кого-нибудь?
— Нет. — Она взяла меня за палец и так его вывернула, что мне стало больно. — Несколько месяцев я могу хранить благоразумие. Если не считать снов. Я изменяла тебе только во сне.
— Я тоже
