И эти годы помогали
Руками беды разводить,
Надежды на победу не теряли —
Мы непременно будем жить!
Декабрь — темный месяц,
И в городе хоть выколи глаза,
И, чтобы не наткнуться друг на друга,
Был «светлячок» приколот у плеча.
А «светлячки» и ромбом, и квадратом были,
Их фосфорили,
Чтоб издали и в темноте светили.
Другие под ноги фонариком светили,
Тогда еще фонарики с жужжалкой были.
Когда нас здорово зажало,
Отец забрал нас на завод,
В убежище там семьи ночевали,
И всем к той пайке солод добавляли,
И очень он поддерживал народ.
Там на «Баварии» жил папин друг с семьей,
Мы с ними подружились и днем у них пристанище имели.
Сложивши руки не сидели и занималися работой кой-какой.
Мы территорию в порядок приводили
И зажигалки бегали тушили,
Себе на суп ловили воробьев,
Уклейку в проруби ловили.
Там воздух был, и был простор,
не то, что на Обводном, где мы жили.
Мы помогали морякам — в сушилки хлеб таскали,
И за работу нам всегда по сухарю давали,
А иногда «шрапнелью» угощали — так крупную перловку называли.
А каждый вечер в семь часов сирены душу надрывали,
Свечу на парашюте опускали
И, осветив наш город, бомбежку начинали,
А днем обстрел, еще обстрел, и передышки не давали.
Я попадала много раз и под бомбежку, под обстрелы:
Мы с тетей шли, и начался обстрел, нас сразу на землю свалило,
Кого-то рядом тут осколками убило, а мы осталися живыми.
Пошла знакомую я провожать, она с дочуркой на руках,
И вдруг «бабах»! — и их не стало, и лишь куски кровавые
И одеяло… висеть остались на ветвях.
Я крестную и крестника бежала навещать, и вдруг
Бомбежка на пути меня застала, и на моих глазах
Скользнуло что-то рикошетом, и половины комнаты у них не стало.
И я опешила — такого не видала,
На Лермонтовском и пыль, и гарь, а я столбом стояла.
На Невском в кинотеатре «Нева» показы фильмов возобновили,
И мы, конечно, сразу же решили пойти в кино и «Пышку» посмотреть.
Мы по частям ее смотрели, и без конца сирены выли,
Кругом бомбили и нам не дали досмотреть.
Когда мы вышли, так рвануло, что на земле мы очутились,
Известкой, пылью мы чуть-чуть не подавились,
Ощупали себя, ну, богу слава, опять мы целы и ничего в нас не попало.
У нас овчарка Ллойд была, и в голод мы ее в охрану сдали,
И на «Баварии» в охране их на цепях держали.
И как-то зажигалка упала прямо перед ним,
Пес заметался, завизжал и нас увидел, на помощь лаем призывал.
Пока мы подбежали и зажигалку в бочку отправляли,
Он жалобно глядел на нас,
И слезы крупные собачьи катились у него из глаз,
Тогда мы видели его в последний раз.
Так голод был для всех, кормежки не имели,
И, выпросив у нас «добро», охранники собак поели.
Но, несмотря на все это, кругом работа шла.
Работали заводы и дружины, работали госпиталя.
Ох, как всем трудно было! Но мысль одна была —
Враг не войдет в наш город, ведь под ногами нашими своя земля!
Работники на радио проводниками были,
Чтоб нам артисты песни пели, чтобы знали все,
Что не сломить нас, что мы все еще живы.
И в осажденном Ленинграде стихи и музыка звенели,
И Шестакович, и Оленька Берггольц в холодной стуже нам души грели.
Зиме как будто не было конца, и вот, когда пришла весна,
Ее мы ждали и боялись — мы нечистоты вывозили со двора,
Чтобы инфекции за нас не взялись.
Потом мы с папой заболели — он воспалением, а я цингой.
Он слег с температурой, а помощи ведь нету никакой.
Он с финской инвалидом был по легким, не мог такой болезни пережить,
И вот, 8 марта поздравил нас он с Женским днем,
Потом прилег и приказал всем долго жить.
Дорога жизни — паутинка связи, как рады ей мы были!
И многим жизнь она спасла, а как ей трудно было,
И как ее бомбили!
Машины, груз топили, но не сломили мужество, задор.
С поклоном им слова из песен посвящают:
«Сквозь пургу, огонь и черный дым
Шли мы дни и ночи,
Трудно было очень,
Но баранку не бросал шофер».
И дядя Петя, папин друг, он на Дороге жизни шоферил,
8 марта нам в подарок кусок конины,
Несколько картошек — тогда бесценным тот подарок был.
Когда мы в спешке с дачи уезжали,
Оставили кастрюльку с супом там,
И в ней кусок хороший мяса на целый с лишком килограмм.
И вот, в лихое время, он нам покою не давал, да и потом,
Он часто, часто в нашей памяти всплывал.
Потом весной собрали в школе класс один восьмой,
Поехали мы в Колтуши на огороды.
Сажали что-то и пололи, не ждали милость от природы.
В июле месяце за мной явилась тетя и сообщила новость для меня,
Что мама ждет ребенка и срочно выехать должна.
И вот мы трое уезжаем — братишка с мамой, я,
А тетю с бабушкой в блокаде оставляем.
На катере мы Ладогу удачно переплыли,
А в Гриве нас по-дикому бомбили,
Как говорится, в «хвост и в гриву» получили,
И наши вещи, что мы взяли, растеряли, разбомбили.
И нас пустыми в поезд посадили, и мы поехали
В неведомые дали, а там нас всех совсем не ждали.
Мы треть блокады пережили, уехав, много потеряли,
Как лучше было поступить, тогда мы ничего не знали,
Но бабушку и тетю потеряли.
Ну, вот и все, я книжек про блокаду не читала,
А здесь пишу, что видела сама, и что сама переживала,
И что мне память
