что он приобретает для них большую ценность, чем объективная действительность. Смерть дочери они воспринимают как горестное событие, но не более печальное, чем кончина героини романа. Иллюзорный же мир для них вытесняет реальность, поэтому, например, потерю письма или книги они могут расценить как личную трагедию. У юной Белль Ганнес не наблюдалось черт шизоидной личности, однако с течением времени женщина все больше отдалялась от людей, отгораживалась от мира, запершись на втором этаже дома. Именно здесь протекала истинно важная для нее жизнь, а кладбище, которое она организовала на заднем дворе, было чем-то вроде досадного обстоятельства, малой платы за то, чтобы почувствовать себя настоящим человеком. Для этого самоощущения ей требовалось все больше денег и смертей. Однако с ростом числа жертв, нашедших последний приют на ее ферме, все недостижимее оказывалось то торжество справедливости, которое она испытала, совершив первое убийство.
2. Хохот Алабамы. Нэнни Досс
(1905–1965) Алабама, Северная Каролина, Канзас, Оклахома (США)
В кабинете начальника полиции Оклахомы разворачивается настоящая драма. Полная женщина в очках вертится на стуле, то и дело подносит носовой платок к глазам и всхлипывает. Посетители, проходя мимо, сочувственно кивают. Полиция вплотную занята расследованием смерти Сэмюэля Досса, который, согласно заключению коронера, был убит. Нэнни Досс, жена несчастного, вот уже несколько дней дает показания. С неизменной улыбкой на губах она беседует со стражами порядка, при этом то и дело шутит и травит байки. Женщина выглядит такой милой, так задорно и громко смеется, что ни у кого из полицейских просто не хватает духа надавить на нее. Люди в форме заходят в комнату для допросов или в кабинет начальника полиции с твердым намерением провести беседу по всем правилам, припугнуть и загнать в угол подозреваемую. И вот они закрывают за собой дверь, садятся напротив обаятельной немолодой женщины, а через пять минут уже хохочут над какой-то ее историей. Нэнни ничего не страшится, общается вежливо и так спокойно, что это обескураживает. Виновен человек или нет, но в отделении полиции, да еще и на допросе, он должен чувствовать себя не в своей тарелке. И вот сейчас она вдруг плачет.
– Кто-нибудь вообще понимает, что случилось? – спрашивает один из офицеров у своего коллеги. Вот уже двадцать минут они наблюдают за Нэнни, и с каждым мгновением эта женщина становится все печальнее. Кажется, кто-то невидимый допрашивает ее с пристрастием.
– Да ничего не произошло, я просто забрал у нее журнал, который она читала. А то она его из рук ни на секунду не выпускает, – отвечает второй полицейский.
– Какой журнал? – настораживается первый.
Полицейский указывает на толстый женский журнал с изображением аппетитного яблочного пирога на обложке. Его мать выписывает точно такой же, и офицер знает, что раз в месяц, когда в почтовом ящике появляется очередной номер, к ней лучше не подходить. На пару дней она погружается в мир глянца, а потом еще долго пребывает в приподнятом расположении духа, экспериментирует с рецептами и без конца делится сомнительными околонаучными теориями или скандалами из жизни кинозвезд. Пару раз он листал это чтиво, но не нашел ничего, что могло бы так увлекать и захватывать. Модные рекомендации, «мнения экспертов» о том, как важно, чтобы женщина не только следила за домом, но и была достойным собеседником для мужа, романтические истории и сплетни. Что из всего этого заставляет домохозяек с маниакальным блеском в глазах зачитывать до дыр подобные издания, полицейским было не понять. Наверное, именно поэтому ни у кого и мысли не возникло отобрать у подозреваемой журнал, как только ее доставили в участок.
Офицер берет со стола журнал и решительно направляется в кабинет, где сидит Нэнни. Лицо женщины озаряется лучезарной улыбкой, когда она видит полицейского, в руках у которого заветные красочные страницы.
– Нэнни, я понимаю, что вам неприятно здесь находиться, но нам нужно выяснить все детали. Вы просто должны сообщить о том, как убили мужа, и все закончится. Это непросто, но ведь нам и так уже все известно.
– А журнал? – тут же спрашивает женщина с интонацией ребенка, которому посулили гору сладостей.
– Обещаю, что верну его, как только вы все расскажете. Если хотите, я съезжу к матери и заберу у нее старые подшивки изданий, которые она выписывает. Мне кажется, ваши вкусы совпадают, – кивает полицейский и легонько пододвигает к ней журнал с яркой обложкой. – Ну что, Нэнни? Вы расскажете, за что убили мужа? Вернее, четырех мужей.
– Пятерых. Я убила пятерых своих супругов, но покаюсь во всем, только если вы, молодой человек, поклянетесь здоровьем матери, что вернете мне все. Это чтение так благотворно влияет на состояние духа, что просто неприлично его запрещать, – отвечает она голосом строгой учительницы.
Женщина выпрямляет спину, чуть подгибает сложенные вместе ноги, подобно Жаклин Кеннеди на интервью, и начинает свое повествование. Иногда она умолкает, но стоит офицеру задать наводящий вопрос, и монолог возобновляется. Поначалу ее история напоминает мелодраму, из разряда тех, что смотрит по телевизору мать офицера полиции, но вскоре Нэнни принимается сдабривать свой сентиментальный рассказ задорными шутками, над которыми сама тут же заразительно хохочет. Первое время офицер сдержанно улыбается в ответ, но вскоре и он смеется над очередной репризой этой забавной немолодой дамы.
* * *
Я родилась в начале ХХ века в бедной семье фермеров из Алабамы. Сами понимаете, никаких особых надежд на девочек родители не возлагали. Если брату вменялось в обязанность ходить в школу, то я и две мои сестры остались практически без образования. Отец любил повторять: чем больше женщина знает, тем меньше пользы она приносит. В то время все так считали. Да что уж там, мои мужья придерживались такого же мнения.
Если честно, я плохо помню себя до семи лет. Вот я иду с матерью в церковь, вот на меня надевают голубой чепец и дают в руки книжку с яркими картинками, а потом вдруг отнимают ее. Вот, пожалуй, и все воспоминания. Еще чувство голода. Нет, мы не бегаем по городку с протянутой рукой, никого из девочек не отдают в услужение в богатую семью или, чего доброго, не заставляют искать работу, но еды вечно не хватает, и ты не можешь думать ни о чем другом.
По большому счету моя жизнь начинается в семь лет. Я очень хорошо помню тот день. Это воскресенье, и мы всей семьей едем в гости к родственникам в соседний город. В самом начале 1900-х поезд – вовсе не то же, что сейчас. Это
