не стал.
— Фира! — с порога окликнул девчонку, тихохонько разговаривающую с подружкой под деревом в центре двора, — айда в город!
— Ага! — без тени сомнений отозвалась та. — Маме только скажу!
Ботиночки простучали по лестнице, и через полминуты Фира ссыпалась обратно, успев натянуть нарядное платьице и причесаться под город.
— Пошли? — и под руку меня! Так и пошли со двора, как взрослые ходят.
Пока из Молдаванки не вышли, всё думалось, што вот-вот появятся опять парнищи местные, да завернут назад под каким-нибудь предлогом, но нет! А я уж думать начал было, што они меня от себя пускать не хотят, но наверное, просто совпадение.
Пошли по Балковской неспехом, да Фира рассказывает мне всякое интересное о городе.
— Шломо! Рувим! Уф! Еле догнал, — запыхавшийся Ёся смотрел на нас с укоризной. — Ну и зачем вы так?
— Мы за надом! А вот ето што было? — интересуюсь я не без раздражения.
— Охрана, — вздохнул Ёся, косясь на Фиру, — дядя Фима и те, кто над ними, делят сейчас найденную тобой полянку. Ничего такого, штобы вот серьёзно, но какие-то мелочи могут омрачить молодую жизнь.
— А сразу таки нет?
— Так думали, што сразу! — всплеснул руками Ёся, оглядываясь назад, на приближающихся близнецов. — А вышло так, што вот! Говорю же – мелочи, но не хотелось портить вам отдых у самого Чорного моря!
— А што может быть? — насторожился Санька, делая морду кирпичом и моментально выцветая глазами. — Серьёзное што?
— Та не! На всякий случай штоб! — замахал руками Ёсик. — Ви же знаете, што когда знают двое, знает и каждая свинья! Таки здесь знают побольше чем, двое, так и свиней может найтись побольше!
— Обрезанных, — фыркнул Чиж.
— Ну не без этого! — развёл руками Ёсик с обречённым видом. — Таки што? Да?
— Таки да, — вздыхаю я, поглядывая на Фиру, чуть не лопающуюся от любопытства.
— Это ты деньги нашёл, да дяде Фиме и показал? — быстро поняла всё она.
— Агась. Тьфу! То есть, таки да!
— О! — Фира чуть крепче взяла меня под локоть и надулась, ну чисто как жаба, с видом превосходства оглядев профланировавшую мимо барышню старшево гимназического возраста, шедшую под ручку с мичманцом.
Я поглядел на ту барышню, потом на Фиру, и понял, что Фира таки лучше, и между нами – сильно. Выпуклостей пока нет, но судя по тёте Песе, будут непременно! А лицо куда как получше, чем у той барышни, да и…
Я призадумался.
…пожалуй, што и вообще! Не вообще-вообще, но пожалуй, што таки да! Но потом.
Барышня, што с офицером, оглядела нас, и чему-то засмеялась тихонечко. Вот дура!
— Ну што, — поглядываю на близнецов и на Ёсика, — в город всё-таки можно?
— С нами да, — твёрдо ответил тот, — на всякую шпану мелкую нас хватит, а на крупную там уже договорились.
— Ну тогда, — стукнув себе по набитому серебром карману, — по мороженому? Угощаю!
Самуил и Товия закивали радостно и пристроились в кильватер, высматривая мороженщика. Таковой нашёлся быстро – Одесса, лето!
— Четыре пломбира, — сказал я важно, отстояв короткую очередь. Худой мороженщик, по виду из греков, протянул нам лакомство, улыбаясь в прокуренные жёлто-сивые усы. Съев лакомство тут же, не отходя далеко, похлопал себя по животу, огляделся на Фиру и Саньку, да и заказал ещё. Гуляем!
Пошли важные, на господ встреченных без страха глядим. Чай, не Москва! Да и мы не оборванцами выглядим хитровскими, а нормальными такими мещанами, не из самых бедных.
А запахи! На Молдаванке всё ж таки скученно, запашки немного тово. Рыбой пахнет, да сцаниной и иным чем человеческим. А здесь, на какой-никакой, а широкой улице, воздушок обвевает. Морем пахнет, акациями, зеленью всякой вкусной. И камнями!
Вот ей-ей, сказал бы кто, што камни раскалённые пахнуть могут здоровски, так пальцем у виска покрутил бы! А когда вместе с запахами моря и прочими, так очень даже и да!
На Ольгиевском спуске Санька на тумбу наткнулся.
— Цирк шапито, — прочёл он чисто, без складов. На афише танцевала красивая женщина в бесстыдном наряде с голыми почти што ногами, скакал на лошади мужчина с совершенно тараканьими усами и вздыбливался силач, похожий на вставшево на дыбки медведя, невесть зачем взявшево в лапы всякую тяжёлую чугунину. — Што ето?
— Ето, — я полез было в затылок – почесать, ну и за объяснениями, а потом и рукой махнул, — ето смотреть надо! Пошли!
— Первый ряд, — важно сказал я в кассе, не смущаясь за босые ноги. Подумаешь! — И штоб рядышком!
Уселись так, што я в серёдке, Фирка справа, Чиж слева, а охрана от дяди Фимы по бокам. Народ тока-тока собирается, и по проходам ходят ковёрные, помогая им найти места и отпуская несмешные шутки.
На первом ряду чистая публика стала рассаживаться, ажно неудобно на миг стало. Особенно когда прошла белокурая барышня моих примерно лет, с толстым господином, похожим на неё. Ну то есть наоборот.
Покосилась такая на мои и Санькины босые ноги, и глаза выпучила, да ладошку ко рту. Сели как назло рядышком, да на нас косятся. Я озлился – ногу на ногу по-светски положил, да и пальцами зашевелил. Вверх-вниз, а потом и вовсе растопырил их, будто ромашку с лепестками через раз.
Та к отцу, шепчет што-то. Покосился на меня етот господин брезгливо, да и усмехнулся.
— Ряженые! Цирковые на первых рядах всегда держат несколько подставных, из своих.
Да на французском всё ето. А я и брякнул:
— Сам ты подставной, господин хороший! — да на языке Вольтера. Засмеялись те господа, и дочка уже не брезгливо на меня смотрит, а вроде как на артиста, с интересом.
Тут парад-алле[12] начался. Прошли по арене все цирковые, публику раззадоривая.
Потом начались номера всякие – скушные, как по мне. Но Фирка и Санька ахали где нужно – восторгалися, значицца. Клоуны глупостями всякими занимались, потом лошади с наездниками, ну ето хоть интересно! Такая себе выездка с акробатикой.
Потом уже настоящие акробаты на арену выбежали, и ну крутиться! Сальто вертели всякие, друг дружку подбрасывали. А рядом клоун крутится, да передразнивает по всяческому.
— Да это всякий умеет! — и голос такой пронзительный, противный, на всю арену. Те сальто-мортале крутят, клоун кувыркается нелепо, и после с важным видом раскланивается. И всё время повторяет, што ето всякий сумеет.
А потом меня за руку раз! А у меня рефлекс. На арену-то меня клоун выдернул, потому как мужчина взрослый и жилистый, а дальше всё. Он с вывихнутой рукой лежит, мордой размалёванной в пол, я на нём, руку выворачиваю, а публика хохочет.
Тьфу ты, думаю.
