в гостях на другой стороне. Но теперь…
— Что — «теперь»?
Он развел руками:
— Все смешалось!
— Как вода и масло? А что такое масло?
***
На следующий день он принес вареное яйцо в серебряной рюмке, которую пришлось одолжить у соседки Леночки. Та, услышав просьбу, захлопала в ладоши:
— Так и знала, так и знала, что у вас роман!
— Вы полагаете, что любовная связь непременно предусматривает кормление яйцом всмятку?
— Можете язвить сколько угодно, — Леночка приблизила к нему свое розовое, благоухающее земляничным мылом личико, — но признаки несомненны: задумчивость, рассеянность, тяга к новизне… — Она постучала ноготком по злополучному столовому прибору. — И эта отметина на лице, вы дрались за нее?
— Скорее — с ней.
— Боже, какая страсть…
Он не стал разубеждать Леночку. Она везде видела амурные намеки, он — злоумышляющих иномирных созданий, но и то и другое было лишь издержками профессии.
***
Поднос с серебряной рюмкой он осторожно опустил на пол и начал объяснять своей подопечной, что человеческий, вещный мир, в котором они оба сейчас находятся, — это что-то вроде тонкой скорлупы, некогда пребывавшей в хрупкой целости. А под этой скорлупой и над ней лежат иные пределы, недоступные людскому пониманию, где время течет по-другому или стоит на месте, где пространство имеет свойства, которых ни одно материальное тело не выдержит. Однако в этих пространствах, как для людей теперь уже очевидно, обитает множество видов иных, нематериальных существ…
— Гахэ, — перебила она, указывая себе в яремную впадину.
— Да. Гахэ, — повторил он и вдруг впервые ее увидел.
Светящийся кружок вспыхнул под тонкой кожей детского горла, высветив сеть сосудов, и стал подниматься вверх, к лицу, дрожащий и теплый, как пламя свечи. Он смотрел, как наполняются молочно-белым сиянием ее глаза, и в памяти вертелись строчки из стихотворения, которое любил цитировать господин Канегисер: «Какой-то… та-та-та-та… таинственный, пусть будет таинственный…»
…Но брезжил над нами
Какой-то таинственный свет,
Какое-то легкое пламя,
Которому имени нет.
Таинственный свет задрожал и угас, а он с тайной гордостью отметил про себя, что научился различать новую категорию монад — и не какую-нибудь, а скрытных и редких сноходцев, имеющих весьма зловещую репутацию.
— Все пребывало в равновесии, миры были цельны и не смешивались между собой, — продолжил он и, подняв ложечку, несколькими быстрыми ударами раздробил скорлупу. — А потом нечто из ваших пределов, некий необычайно могущественный дух, возжелал пробиться сюда, к нам. Точно неизвестно, преуспел ли он в своей затее, однако… — Последний удар оказался чересчур сильным, из-под скорлупы брызнул желток. — Наступил конец света. Известное нам мироздание было разрушено, но мы этого не заметили, потому что были слишком заняты войнами и революциями. А может, войны и революции, наоборот, стали результатом поломки мира, как циклопические волны, которые поднимаются от землетрясений на морском дне… Неважно. Главное — теперь люди живут, производят потомство и даже танцуют фокстрот на обломках прежнего мира, и эти обломки отдаляются друг от друга все дальше. А оставленное тем, кто пытался пробиться с вашей стороны, великое множество разломов, трещин и прочих прорех сделало каждый обломок опасно проницаемым для незваных гостей. Для таких, как ты.
Девочка широко раскрытыми глазами смотрела на разбитое яйцо, и он немного смутился — все-таки объяснение получалось чересчур примитивным, даже грубоватым. И он не мог поручиться за свои слова — в конце концов, он всего лишь пересказывал то, что ему самому некогда поведало Начальство.
— Тебе не стоит понимать всё буквально. — Он попытался счистить с манжеты засыхающий желток. — Мир не растрескался в точности как это яйцо, скорее, он расслоился, поэтому осколки еще называют слоями. Доступнее, пожалуй, было бы показать на луковице, но вчера я съел последнюю с кашей…
Не сводя взгляда с подноса, она придвинулась ближе и облизнулась. В наступившей тишине было слышно, как она шумно сглатывает слюну. Бледные щеки казались особенно ввалившимися.
— Тебя тут вообще кормят? — нахмурился он.
— Иногда, — уклончиво ответила девочка.
Яйцо она уничтожила за считаные секунды. Очевидно, их связь, какой бы она ни была, все-таки предусматривала кормление яйцом всмятку.
После ее тошнило так, что, казалось, она была готова изблевать все свои внутренности. Ее отпаивали настойкой уразной травы, а его вызвали на ковер к Начальству, где он смиренно претерпел выволочку за то, что травит новехонького кадавра пищей, к которой тот еще не приучен.
***
Примерно таким же болваном он чувствовал себя спустя несколько лет, когда принес ей из греческой харчевни лучшие в городе фаршированные овощи с соусом цацики. Он разговорился с владельцем заведения, который оказался вовсе не из Греции, а тоже из «бывших». На втором кувшине вина тот запальчиво представился грузинским князем, что было уже, конечно, чересчур. Вино, от которого Хозяин давно отвык, ударило в голову не опьянением, а чистым, азартным весельем, от которого он отвык куда раньше, чем от вина. Вот тогда-то в нем и проснулась благодушная щедрость, и он попросил упаковать оставшуюся часть блюда с собой.
Бережно прижимая к груди завернутый в промасленную бумагу судок, он зашел в магазин и не обнаружил ее на рабочем месте за кассой. Впрочем, она тут же скатилась откуда-то сверху — по старой кошачьей привычке она любила сидеть на шкафах, листая книги или просто наблюдая за посетителями.
Он поставил судок на прилавок, заранее предвкушая, как ей, сохранившей детское любопытство ко всему материальному, понравится незнакомое яство — а если не понравится, то она все равно удивится, может, даже возмутится, сплюнет… Она послушно отправила в рот большой кусок фаршированного перца, прожевала и, облизывая пальцы, похвалила:
— Соленое и с маслом!
Оказалось, что кадавр различает лишь основные вкусы — соленый, сладкий, кислый, горький, — а все оттенки ей недоступны. И на протяжении стольких лет он не замечал этого и даже не догадывался спросить. Солнечное греческое вино тут же выветрилось из головы, оставив только привкус на языке, который она, наверное, определила бы как кислый.
А она тогда решила, что разочаровала своего Хозяина, обманула его ожидания: он хотел, чтобы она ощутила все богатство вкусов и восхитилась, а она не смогла. Она утащила к себе на шкафы «Диэтетическую поваренную книгу» и до вечера успела поругаться сразу с двумя посетителями, а еще с одним, явившимся из осколка, где возродили вакханалии, даже устроила
