всё равно не возможно, да и не нужно.
— Ты хоть женат? Или сейчас с кем-нибудь живёшь? — вдруг спросил у своего вновь обретённого второго «Я» Шириновский.
— Была у меня жена, погибла в Гражданской от тифа. Детей не успели завести. А здесь как-то не до того было. Нет тут у меня никого: ни жены, ни подруги. Так, к проституткам иногда хожу, когда уж совсем невмоготу. Напряжение снимаю.
— Это неправильно, жена нужна! Но не абы какая… К этому делу надо с умом подойти. Да и не любят нигде холостяков.
— Некогда было. Не до того, — повторил Николай.
— Понятно. Ну что же, тогда придётся мне брать всё в свои руки. Ладно, время ещё есть. Сейчас пока в больнице полежим, потом долечимся, а уже после и искать начнём. Эх, найдём тут себе немочку! Важно, чтобы не страшная, и чтобы богатая, и чтобы положение имела, — мысленно потёр ладонями Шириновский. — Так, ты же фон барон?
— Да, барон остзейский.
— Жаль, что не германский. Остзейский не сильно тут котироваться будет.
— Я знаю, но по легенде только так, иначе бы и вовсе ничего не получилось. Да и сложнее намного. Давно бы раскусили и либо морду набили, либо по-тихому в подворотне удавили. Ну, или бы выслали из страны.
— Это да… — протянул Вольфович, тут же задумавшись. Сложно всё, очень сложно.
Глава 6
Много хочешь, мало получишь
На следующий день Владимиру Вольфовичу стало значительно лучше, и в этот раз он даже смог самостоятельно доесть противную кашу. Фройляйн медсестра всё это время одобрительно смотрела на него, надеясь, что вскоре он перестанет просить утку, и ей не придётся выносить за ним судно. Голова у Шириновского ещё болела, но не так сильно, как раньше. Да и внутренние дебаты с Маричевым немного поутихли. Накал, что называется, пропал
Шириновский и его визави, наконец, успокоились и вроде бы смогли найти точки соприкосновения, в итоге перестав собачиться меж собой по поводу и без. В конце концов они не на дебатах и уж тем более не на телевидении незабвенных девяностых. Хотя временами Вольфович всё же провоцировал Маричева резкими высказываниями, проверяя таким образом наличие этого Альтер эго в своей голове. Ну просто для того, чтобы знать: не исчез ли он? А то вдруг Маричев уже свалил, и Шириновский остался наедине не только с самим собой, но и с проблемами этой новой реальности. Но нет, второе «Я» никуда исчезать не собиралось, просто нечасто давало о себе знать.а
Вольфович признавал: прежний обладатель его тела всё же был весьма неординарной и образованной личностью, а ещё хладнокровным и решительным человеком. А это, несомненно, весьма полезные качества в работе разведчика. Жаль, сам Шириновский этими качествами не обладал. Собственно, в процессе построения политической карьеры эти достоинства ему и не требовались. Там совсем другие критерии.
Но вот сейчас от знаний и умений Маричева зависело, сколько он — Шириновский — проживёт. Нет, Владимир Вольфович нисколько в себе не сомневался: он не станет ренегатом и не примет сторону врага. Однако как сделать так, чтобы случайно не спалиться, не знал. Трудно это. Но где наша не пропадала⁈
Ещё через сутки он начал потихоньку вставать с кровати и самостоятельно передвигаться. К великой радости медсестры, в туалет он отныне ходил сам, и его больничная утка окончательно переместилась под скрипучую кровать. Вскоре Шириновский уже свободно перемещался по палате. Правда, в коридор лишний раз не высовывался.
Герр врач приходил каждый день. На утреннем обходе наскоро осматривал его, говорил: «Гут!» и тут же переходил к более тяжёлым пациентам. Собратьям по несчастью досталось гораздо больше, чем Шириновскому. Один из них даже вскоре умер, но на его место быстро привезли следующего, тоже пострадавшего в одной из драк, которые всё чаще и чаще возникали в последнее время между штурмовиками и коммунистами.
Последняя разыгралась в одной из пивных, кои в каждом городе Веймарской республике имелись буквально на каждом углу. Недаром знаменитый путч Гитлера так и назвали «Пивным» путчем, потому что он вызрел в пивном зале «Бюргербройкеллер» города Мюнхена, 8 ноября 1923 года.
По иронии судьбы, в соседней палате лежали пострадавшие во время майской демонстрации коммунисты. Но общаться с ними было чревато, и он туда не заходил.
Нет, ему самому, конечно же, хотелось туда зайти и заорать: «Рот фронт!». Вот только после этого на его миссии можно будет поставить жирный крест, а он здесь не для этого. Бормоча под нос всякие ругательства, Шириновский вернулся в свою палату.
— Герр Меркель, а куда вы ходили? — проявила любопытство пожилая медсестра, так некстати оказавшаяся в палате.
— Гулял по коридору.
— Не надо. Во избежание возможных эксцессов герр доктор велел всем оставаться в своих палатах. Немцы не должны уподобляться неприкаянным горемыкам и шляться везде. Это удел евреев. Они всю историю мыкаются по разным странам, и отовсюду их гонят, потому что они наглые и лживые. Прошу вас больше не покидать палату и не шататься по коридорам.
— Да при чём тут…
«Цыц! — тут же осёк его внезапно прорезавшийся откуда-то из глубин сознания второй голос. — „Да, фрау“, говори!».
— Да, фрау! — машинально повторил Шириновский.
— Я рада, что вы меня поняли, — удовлетворённо кивнула женщина и участливо поинтересовалась: — Как вы себя чувствуете?
— Намного лучше.
— А почему к вам никто не приходит?
Шириновский лихорадочно нырнул в закрома чужой памяти, выискивая правильный ответ:
— У меня все погибли, фрау.
— Извините мне моё любопытство, — чуть сконфуженно произнесла женщина.
Шириновский кивнул. По легенде, сейчас ему двадцать девять. В 1919 году, когда он вовсю воевал во фрайкоре, было всего девятнадцать. Тот, за кого они с Маричевым себя выдавали, никогда не был женат. Да и сейчас постоянной девушки у него нет. А это уже дополнительные вопросы. Как бы про церковь ни спросили! Он ведь по идее протестантом должен быть, а ничего о протестантской церкви не знает и молиться не умеет.
— Насчёт церкви можешь не беспокоиться, — пояснил Маричев. — Приверженность какой-либо религии нацистами не приветствуется. Настоящий член НСДАП должен быть предан исключительно своей партии и идее, а церковь лишь отвлекает и мешает.
— Да⁈ Прям совсем как у коммунистов!
— Как ты смеешь сравнивать коммунистов с нацистами? — взъерепенился на него Маричев.
—
