— Спасибо, — Маша прямо расцвела майской розой. — Новгородский был весьма заносчив. Особенно с нами, с техническим персоналом. Он считал нас, видимо, подсобными рабочими. Хотя у нас девчонки работают замечательные. И за гроши, в сущности.
— Маша! А кто вы по профессии? Или по специальности?
— По профессии — психолог. По специальности — пиарщик. Паблик рилейшн.
— А что закончили?
— Московский государственный университет.
— Я же вижу, что вы не просто секретарь! Что вы там высиживаете со своим Золотаревым? Я же вижу, что они все вам противны! А хотите к нам, в прокуратуру? Консультантом?
— А вы принимаете на работу? — улыбнулась Маша.
— Я — нет, — опомнился Левин. — Но мой начальник и друг... Он может...
— Так вы сначала с ним поговорите, — рассмеялась Маша.
— Я поговорю, — пообещал Левин. — Машенька, вы, помнится, упоминали, что у Новгородского был конкурент в партийном списке.
— Зыков?
— Да, да. Что это за личность?
— Зыков?
— Ну да, — кивнул Левин.
— А вы правда из Генеральной прокуратуры? — помолчав, спросила Маша.
— Я же вам удостоверение показывал!
— Как же вы не знаете Зыкова?
— Не имею чести. Кто это, просветите, пожалуйста?
— Зыков — это же бывший Буренков!
Левин задумался:
— Буренков? А это кто?
Маша посмотрела на собеседника, как на самозванца. Левин напряг мозги.
Бу-рен-ков... Что-то знакомое... Господи, да это же авторитет криминальный времен начала девяностых! Выехал за рубеж в середине тех же девяностых. На лечение, после очередного покушения. Затем вернулся, сменил фамилию, стал как бы добропорядочным бизнесменом...
— Ах, Буренко-ов! Как же, как же! Он ведь тоже из питерских, условно говоря. Так это его место в партийном списке занял Новгородский?
— Ну да, — кивнула Маша.
— А как вы думаете...
— Я ничего не думаю, — торопливо ответила девушка.
— А где он сейчас? Буренков? То есть Зыков?
— На похоронах, наверное, — пожала плечами Маша.
Невысокий, кряжистый мужчина в кашемировом пальто шел к могиле четкой походкой уверенного в себе человека. Пустой правый рукав пальто был всунут в карман. За ним следовали двое парней с характерными короткими стрижками. Они несли огромный венок из живых цветов. Фонарев успел прочесть на муаровой ленте: «Дорогому соратнику...»
Видимо, Зыкова ждали, потому что и вдова, и руководство блока «Справедливость» все еще стояли возле могилы. Произнеся полагающиеся в данном случае слова, поправив единственной рукой муаровую ленту на венке, постояв несколько мгновений возле могилы, он так же четко и стремительно направился прочь. За ним, забыв о вдове, кинулся Золотарев, указывая на накрытый чуть отдельно от других столик.
Зыков молча слушал, потом едва заметно кивнул. Золотарев подхватил под руку вдову, которая семенила сзаци, процессия направилась к столику.
— Любезный, налейте мне еще водочки! Как бы не простудиться от сырости этой, — старушка все дергала Фонарева за рукав.
Фонарев исполнил просьбу, поглядывая на столик вип-персон.
— Вы с Верочкиной стороны или от этих? — кивнув в сторону Золотарева, спросила старушка.
— Я от тех, — сделав неопределенное движение головой, ответил Фонарев.
— Странно, что поминки прямо на кладбище, — проронил кто-то.
— Это Верочка распорядилась, — тут же вклинилась старушка. — И правильно сделала! Она хотела, чтобы все имели возможность помянуть Георгия. У партийных ресторан заказан. Они отсюда — прямо туда. И Верочка, конечно, с ними. Но она хотела, чтобы все имели возможность...
«Выпить, — продолжил про себя Фонарев, налив и себе изрядную порцию водки. — А что? Работаешь здесь на холоде, на пронизывающем, можно сказать, ветру...»
Справедливости ради следует отметить, что никакого ветра не было. Тихий ноябрьский день сиял холодным, багровым солнцем, озаряя могучие ели и проступающие сквозь них, еще не сбросившие золотую листву березы.
— А почему Костика нет? — спросила норковая дама.
— Что вы, милочка, зачем ребенку лишние переживания?
— Ну... Не такой уж он и ребенок. Пятнадцать лет. Тем более что Георгий был ему как отец.
— Тем более, тем более, — не унималась старушка.
— И родителей Веры Павловны нет, — заметила дама.
— У брата поднялось давление... — сообщила старушка.
Ага, это, стало быть, тетка вдовы, догадался Фонарев.
— ...И Ольга осталась с мужем и внуком. Верочка правильно решила: пусть Костик запомнит отчима живым. Тем более такая ужасная смерть! И конечно, Павел ужасно переживает. Такой удачный был брак! Такой благополучный! И какое-то ворье все разрушило, растоптало! — с гневом воскликнула старушка. И дребезжащий ее голосок вдруг зазвенел глубокими грудными тонами.
«Из актрис она, что ли?» — почти залюбовался Фонарев.
— ...Я всегда говорила Верочке: внешне нужно жить скромнее. В этой нищей стране нельзя показывать, что ты богат. Уж я-то знаю... Но разве им, молодым, объяснишь? Все считают, что кражи, разбой — это удел других людей. Ни черта! — рявкнула вдруг старушка. — Все под Богом ходим. И он, — она ткнула сухим, морщинистым пальцем вверх, — он этой ярмарки тщеславия не одобряет!
«Это он вам сам сказал?» — хотел было спросить Фонарев.
— Как вы можете? Здесь, у могилы Георгия? — поморщилась норковая дама. — О мертвых или хорошо...
— Я им родной человек, я могу, — не отступалась старушка.
Назревал скандал. К счастью, вдова, оставив вип- персон, уже обходила столики, выслушивая слова соболезнования и давая понять, что мероприятие закончено.
— Я отойду покурить, — отпросился у старушки Фонарев, которому не хотелось засвечиваться.
— Да, любезный. Только далеко не уходите. И налейте мне водочки. Очень, очень холодно...
Отойдя в сторону, Фонарев наблюдал, как Новгородская подошла к их столику, как внезапно, словно переключенный на другой канал телевизор, отчаянно зарыдала старушка, уткнувшись в плечо Веры Павловны. Так отчаянно, что вдова, до сей минуты сохранявшая на лице непроницаемую маску, вдруг и сама разрыдалась какими-то надрывными, злыми рыданиями.
